– Поспешай, Данила Иваныч. Уговори ратных людей, чтоб службу не кидали. Мятежников же казни без пощады. Войди в крепость и стой насмерть. Заслони путь Ивашке Болоту.

– А как же Трубецкой с Нагим? Они-то, чу, к Орлу идут, – спросил князь.

– Будешь заодно с ними стоять. Поспешай, князь!

Но ни Трубецкому, ни Мезецкому стоять в Орле не

пришлось: город целовал крест Дмитрию, служилый же люд разбежался по сэоим усадищам.

Узнав о мятеже, Юрий Трубецкой «пробежал» мимо города. Поспешавший к крепости Мезецкий встретил орловских воевод у Лихвинской засеки.

Разбитые рати Трубецкого и Нагого отошли к Калуге.

И вновь Болотников в седле, вновь впереди своего Большого полка. День – хмурый, дождливый. Хмур и воевода: стоят в глазах казненные лазутчики. Среди царевых соглядников оказались трое посадчан из московской слободы. Не купцы, не торгаши-барышники, а тяглые ремесленные люди, угодившие в кабалу к боярину Дмитрию Шуйскому. Что заставило их пойти против рати народной, против того же тяглого мужика и холопа? Деньги, вера в «помазанника божьего» Василия Шуйского? Ежели вера – то страшнее. За веру на костер и плаху идут… И эти трое пошли. Смерти не устрашились. Ужель таких много на посадах?

От тягостных мыслей отвлекло показавшееся село на высокой горе. Оно чем-то напоминало Богородское. Иван Исаевич с грустью вздохнул. Эх, поглядеть бы сейчас на родную отчину! Пройтись бы по селу, по крестьянским нивам, подняться бы на крутояр, где когда-то говорили с дедом Пахомом о казачьей воле. Не там ли бередил свою душу дерзкими помыслами, не там ли впервые надумал побороться за народное счастье?

Родное село, вздыбившееся над полями и лесами взгорье, необъятные манящие дали. Ох, как хотелось вырваться из господского ярма и оказаться в том далеком, сказочном просторе, где нет боярских оков, плетей и дыбы! Там – воля, там – счастье, там – мужичья правда. Унестись туда, изведать!

Унесся, изведал. Ох, как нелегка ж эта казачья воля! Какими лишениями и невзгодами она добыта; сколь крови пролито, сколь буйных головушек полегло в седом ковыле! Сурово Дикое Поле, коварно. Чуть что – и обрушится на повольницу грозная ордынская лава. Принимай удар, казак, защищай волю. И загудит, заверещит, забряцает степь. Пыль, ржанье коней, вопли ратоборцев, смерть! Но все же там легче, душе легче, вольготней. Нет ни темниц, ни кнута, ни кривды боярской. Ты не смерд, не холоп, шапку не ломаешь. Ходишь гордо, забыв о покорности рабской. Степь пьянит, вливает силы. Волюшка!

На Руси же – тьма, неволя горькая. Задавили мужика кабальники, кабальным арканом глотку стянули, вот-вот вконец задушат. Попробуй вырвись, попробуй разогни спину! Тут тебя еще ниже пригорбят, еще крепче петлю накинут. Испокон веку стоял ты на коленях, стоять тебе и дале.

Ну нет, баре-бояре! Буде, поцарствовали, попили кровушки. Лопнуло терпение. Разогнул мужик ныне спину, оковы сбросил. Грохнул ими оземь, да так, что звон пошел по всей Руси. Огневался народ, силу в себе почуял, силу великую! Ишь как заметались господа, страшна кара народная. Будто крысы, с вотчин побежали. Мужик за топор схватился, схватился крепко! Не устоять ныне барам, не ярмить боле народ.

– Не ярмить! – вымолвил Болотников вслух.

– О чем ты, воевода? – спросил стремянный.

– О чем? – весело хлопнул Устима по плечу Иван Исаевич. – А ты глянь, друже, какая рать идет с нами. Глянь, сколь поднялось на бояр повольников. Зрел ты когда-нибудь такое великое войско?

– Нет, батько. Громада!

– Громада, Устим, Громада! – довольно воскликнул Болотников, и стремянный не узнал его лица. Обычно суровое, отяжеленное думами, оно вдруг по-молодому озарилось открытой светлой улыбкой. – А сколь еще люда на Москву идет, – продолжал Иван Исаевич. – Из-под Ельца, Путивля, Дикого Поля… Несметная рать стекается. Вся Русь на бояр поднялась. То ли не славно, Секира?!

Было чему радоваться Большому воеводе. Ежедень гонцы доносили:

– С Волги царевич Петр с казаками движется!

– Стародуб и Новгород-Северский поднялись!

– Истома Пашков под Ельцом царево войско побил!..

Добрые вести! Особо доволен был победой Пашкова.

Знатно сокрушил Истома Иваныч князя Воротынского. А сколь оружия в Ельце взял! Ныне у Пашкова самый мощный пушкарский наряд. Крепко, зубасто его войско. На Москву идет. Смело идет. Взял Новосиль, Мценск. Правда, не приступом взял, города сами от Шуйского отложились… Куда же даде Истома после Мценска пойдет? На Белев или Тулу?

Выслал к Пашкову гонцов.

– Молвите, что волей государя Дмитрия Иваныча я поставлен Большим воеводой. Хотелось бы знать: каким путем Пашков пойдет на Москву и нет ли у него желания слиться с моей ратью.

Пашков пока молчал.

А что с ратью царевича Петра? Не послать ли и к нему гонцов? Сказывают, идет царевич с волжской и донской повольницей, бояр и дворян бьет нещадно. За что же так царевич на бар взъярился? Сам тех же кровей… Да тех ли? Молва идет, что ведет голытьбу не царевич Петр Федорович, а казак Илейка МурОмец. Отважен, за черный люд – горой. Добрый воевода!

Болотников готовился к осаде Орла, но крепость воевать не пришлось. В нескольких верстах от города воеводу встретили орловские посланцы.

– Челом бьем, Набольший воевода! Орел присягнул государю Дмитрию Иванычу.

– А как же Шубник? – рассмеялся Иван Исаевич. – Давно ли Василию крест целовали.

– Не хотим Шубника! – закричали посланцы. – Он царь не истинный, на кривде стоит. Хотим Дмитрия Иваныча на престол. Он-то праведный, к народу милостив.

– А как же воеводы с войском?

– Тебя устрашились, батюшка. Как прознали о твоей победе, перепужались шибко. А тут и слободы поднялись. Воеводы и вовсе струхнули. Снялись ночью – и деру. Дво-рянишки же по усадищам своим разбежались. Ждет тебя Орел, батюшка, встретит хлебом-солью.

– Спасибо на добром слове, други, – поклонился посланцам Иван Исаевич. – Царь Дмитрий Иваныч не забудет ваше радение. – Обернулся к стремянному. – Выдай по чаре вина да по кафтану цветному.

Затем позвал полковых воевод на совет.

– Поразмыслим, други, как дале идти. Орел свободен. Пройдем мимо, аль в город заглянем?

Голоса воевод разделились. Одни поспешали, на Москву, другим захотелось передохнуть и попировать в крепости. Особо настаивал на этом Федор Берсень:

– В Орле ныне великий праздник. Народ ждет нас. Негоже от хлеба-соли отказываться.

– Берсень дело толкует воевода, – поддержал Федьку Мирон Нагиба. – Ты ж самим царем Дмитрием в набольшие поставлен. Любо будет орлянам тебя встретить. Рать поустала, самая пора передохнуть.

Иван Исаевич глянул на Федьку и Мирона, хмыкнул. Не о рати у них дума – о пире. Уважают чару атаманы. Славу и почет уважают. Федька и вовсе любит побоярить-ся. Вон как знатно в засечной крепости повоеводствовал. Самозванец! И ведь поверили, едва ли не год в воеводах ходил. То-то погулял, пображничал, то-то повыкобени-вался!

Поднялся Юшка Беззубцев:

– Не так уж рать и устала. Вспомните, как на Кромы шли? С ног валились. Ныне же идем спокойно, ни один ратник не жалобится. Мыслю, Орел пройти мимо. Крюк все же немалый. Зачем на застолицы дни терять?

Федька недовольно фыркнул. Вечно этот Беззубцев сунется, вечно поперек! Ужель и на сей раз Болотников прислушается к Юшке?.. А что же Нечайка Бобыль? Тьфу ты! И этот поспешает.

Совет раскололся. Взоры воевод устремились на Болотникова.

– Посидеть в Орле не худо бы. Добрая крепость присягнула Дмитрию. Ой, как пригорюнится Шубник. Он-то, поди, задержать нас Орлом мыслил, остановить, дабы с новыми силами собраться. Не выгорело, на-