– А Кирейка?

– Кирейка пришел вместе с Евстафием.

Лицо Болотникова ожесточилось. Козни Шубника! Боярский царь ушами не хлопает. Норовит подорвать народное войско изнутри, лишить его веры в царя Дмитрия. Жестко молвил:

– Обоих пытать огнем. Змеиные души вытряхнуть! И «поп», и Кирейка пыток не вынесли. Не только во

всем повинились, но и выдали имена других лазутчиков. Их оказалось пять человек, мутивших повольников во всех полках.

Вершил суд сам Болотников.

– Зрите, други, на этих христопродавцев. Засланы они в дружину самозванным царем Шубником. То боярские лизоблюды и прихвостни. Проникли они в рать, дабы на истинного государя Дмитрия Иваныча хулу возвести. Государь-де Дмитрий вор и богоотступник, еретик и народный притеснитель. А так ли оное, други?

Дружина гневно отозвалась:

– Врут, злыдни!

– Царь Дмитрий к народу милостив!

– Не Дмитрий Иваныч, а Васька Шуйский народа погубитель!

– Покарать изменников!

Иван Исаевич поднял руку.

– У Шубника в судьях – бояре да дьяки. Мы ж будем судить всенародно, и суд наш самый праведный.Что укажете изменникам?

– Казнить, воевода!

Лазутчиков повесили на осинах.

– Погодь, Силантий, не горячись, – прикрывая Афоню, молвил Ерема.

– Зарублю! – продолжал яриться пятидесятник, отталкивая молодого пушкаря.

– Да уймись же, Силантий! Ужель экий сверчок стрельцов посек?

– Не один он был, а с луганскими мужиками. Те ж давно на стрельцов крысились, сволочи!

– И все ж уймись. Сведем мужичка к голове да спы-таем. Уймись, Силантий.

Пятидесятник двинул кулаком Афоню по лицу и вложил в ножны саблю.

– Айда к Смолянинову.

Но Кузьмы Андреевича все еще не было: яе вернулся от воеводы Трубецкого. Пятидесятник, свирепо зыркая на Афоню, сказал Ереме:

– Недосуг ждать, в караул пора. Стереги оного пса накрепко, вечор приду.

Силантий, еще раз огрев Шмотка кулаком, отбыл к сторожевой заставе. Афоня, утирая рукавом разбитые губы, молвил:

– Бес попутал служилого. Да ить мне и мухи не убить. А тут на-ка… Не верь ему, Еремушка, не за того меня стрельче принял.

– Верь не верь, но сыск тебе будет. Так что крепись, мужичок… Куды ж мне тебя девать?

Ерема кислым взглядом окинул тщедушную фигуру Шмотка.

– Хлипок ты. Где уж те под кнутом стоять. Кат у нас дюж, подковы гнет. Стеганет разок – и ко господу.

Пушкарь задумчиво постоял столбом, а затем потянул Афоню к зелейному погребу.

– В яме покуда посидишь. Там бочки да кади с зельем. Да, мотри, в кадь не заберись. Увезут замест пороха к наряду.

Подошли к погребу; подле стояли четверо стрельцов с бердышами. Ерема кивнул на Афоню.

– Темниц у нас нет, так пусть здесь посидит.

– Аль провинился в чем? – спросили стрельцы.

– А бог его ведает. Голова прибудет – расспросит.

Служилые подтолкнули Афоню к ступеням, хохотнули:

– Лезь вниз, лапотник, поохладись.

Зелейный погреб был довольно высок и просторен. Шмоток присел на нижнюю ступеньку, осмотрелся. Видны лишь первые ряды бочек, остальные потонули в темноте. Вдоль бочек, кадей и ядер – широкий проход; по бокам – дощатые настилы и сходни.

Афоня тяжело вздохнул. Живым теперь не выбраться, сказнят царевы люди неразумную головушку. Сам виноват: заболтался лишку. Надо было деготь у обоза свалить – и вспять. Нет, по наряду побрел, Ерему искать. А пошто? И без того все выглядел. И откуда этот пятидесятник свалился? В Луганях его не было. Там каждого стрельца в рожу знали. Ни один не ушел, всех порешили. Было два десятка и на погост сволокли два десятка. Откуда же? Диву дивился.

А было так.

Пятидесятник Силантий наведался в Лугани поздней ночью. Прибыл с грамоткой от князя Михайлы Нагого. Сказал брату:

– Повелел воевода стрельцов в свою рать отозвать. То по цареву указу. Так что поутру в поход снаряжайся.

– А как же село? – спросил Терентий. – Мужики тут своевольные. Того гляди за топоры возьмутся.

– Ныне, братец, всюду гиль. Цареву же войску под-крепленье надобно.

Судачили, тянули вино да бражку, а в полночь за избой шум заслышали.

– Знать, чего-то стряслось, – поднялся из-за стола Терентий и вышел во двор.

Силантий глянул в оконце. Огни факелов, крики.

– Попался, Тереха! Бей его, мужики!

«Бунт! – всполошился Силантий. Стало страшно: на дворе было людно. Попробуй сунься! Но и в избе торчать не резон: вот-вот мужики нагрянут.

Шагнул в сени, из них поднялся на чердак. Спотыкаясь о кади, кузова и рухлядь, пролез к чердачному оконцу.

Пламя факелов вырывало из тьмы бородатые мужичьи лица. Больше всех гомонил низенький, юркий мужичонка с куцей бородкой. Кричал, наседая с рогатиной на Терентия.

– То самый изверг, крещеные! Пуще всех батогами потчевал. Егоршу насмерть засек. Бей душегуба!

Мужики приперли Терентия рогатинами к амбару. Один из страдников выхватил саблю.

– Получай, дьявол!

Мужики, расправившись со стрельцом, покинули двор. Силантий же тихонько спустился вниз и огородами, мимо бань, прокрался к лесу…

Афоня ужом скользил по темному проходу; тихонько выстукивал кади и бочки.

«Полнехонька… И эта полнехонька».

Одна из бочек оказалась полупустой, крышка сдвинута. Шмоток запустил руку. Ямчуга. Опрокинул бочку в проход.

«Поди не приметят. В зелейник с огнем не ходят», – подумал Афоня и сторожко покатил бочку к выходу. Затем принес крышку; в крышку вбита малая железная скоба.

Прислушался. Наверху скучно, лениво переговаривались стрельцы! Жарынь! Смены ждут не дождутся.

Вскоре послышался скрип колес.

«Возницы едут… Ну, осподи, благослови!»

Афоня перекрестился и сиганул в бочку; прикрылся крышкой, ухватился обеими руками за скобу.

Обозные люди спустились вниз, кинули на ступеньки настилы.