Прольется кровь, мнохго крови. Враг силен. То не лях и не ордынец, а свой же русич. Сила пойдет на силу. Падет не только много недругов, но и верных содругов. Дворяне знают: мужики и холопы подняли меч за землю и волю. А без крепостей и поместий господам не жить. Сеча будет жестокой… Выдюжит ли дружина? Не дрогнет ли в ярой брани?»
Суровый, озабоченный, зашагал меж спящих ратников. Факел вырывал из тьмы бородатые лица. Вот мирно похрапывает, лежа на спине, дюжий комарицкий мужик в домотканом кафтане. Крутоплечий, бровастый, длинная рука откинута в мураву. Ладонь широкая, загрубелая.
«Крепка рученька, – невольно подумалось Ивану Исаевичу. – Знала и топор, и соху, и косу- горбушу».
Подле мужика – обитая железом палица. Болотников поднял, прикинул на вес. В палице добрый пуд. Могуч ратник! Такому враг не страшен, такой не дрогнет.
Вгляделся в другого. Тот не велик ростом, но жилист и сухотел.
«И этот спуску не даст. В бою будет сноровист и ловок».
Шел, всматривался в ратников, и на душе его полегчало. Силушкой повольники не обижены. Да и где им недо-силками быть? Извечные трудники, от зари до зари на мужичьей работе.
Возвращался к шатру полем. Остановился среди ржи, коснулся рукой тугого тучного колоса. В ладонь брызнуло литое семя. Вздохнул.
«Осыпается хлеб. Припозднились тутошние мужики со жнивьем…»
Воткнул в землю факел, скинул кафтан и лег в рожь. По безлюдной ночной ниве гулял ветер. Хлеба шумели, клонились колосьями к лицу.
Иван Исаевич вдыхал полной грудью будоражащие запахи земли, смотрел на яркие звезды и чувствовал, как встревоженная, обеспокоенная душа обретает покой.
Вспомнился вчерашний разговор с местными мужиками; те пришли к нему всем селом.
– Прими в свою рать, батюшка воевода. Желаем государю Дмитрию Иванычу послужить.
Пришли в самую страду, покинув вызревшие нивы.
«Крепко же мужики в царя Дмитрия веруют, коль в самые зажинки за топоры взялись. Хлеб не пожалели. Воля-то всего дороже. Поди, не забыли, как Борис Годунов на северскую землю ордынцев напустил. Те ж лютовали. Мужиков вешали за ноги и жгли, женщин силили и насаживали на колья, детей бросали в костер. Век не забыть то народу, зло будет с боярскими подручниками биться… Теперь лишь бы похитрей на врага напасть и так по цареву войску ударить, чтоб по всей Руси слава пошла. Народ победил! Народ прогнал с северской земли рать боярскую! То-то всколыхнутся уезды и волости, то-то поднимется вся Русь!
Долго лежал в густой ниве, будто впитывал из земли животворные соки. Да, так и будет! Поднялся с горячим сердцем, отважный. Твердой, уверенной походкой вернулся к шатру, толкнул стремянного.
– Буди воевод, Секира. Поднимай полки!
Рать разбилась на четыре дружины.
Федор Берсень и пушкарский наряд Терентия Рязанца наступали по большаку.
Юшка Беззубцев и Тимофей Шаров должны пройти через леса и болота и ударить по войску Трубецкого с запада.
Нечайка Бобыль – с севера.
Иван Болотников задумал обогнуть крепость с востока. То был самый тяжелый путь: надо дважды пробраться через реку Кромы, миновать непролазные дебри и чащобы, пересечь множество овражищ.
Федор Берсень недовольно бросил:
– Напрасно, Иван Исаевич, по неудобицам прешься. Не по чину тебе с пешей ратью на Кромы продираться. Ты ж у нас Большой воевода! Веди дружину конно, большаком, а по лесам и оврагам иного пошли.
– Нет, Федор, что на совете порешили, тому и быть. У нас, поди, не царево войско, без мест, неча бояриться. Напасть же на Трубецкого с восхода – выиграть битву. По большаку конно сам пойдешь. Да не спеши, жди, покуда Нечайка с Беззубцевым не зачнут сечу.
Предупреждал не зря: Федька напорист, горяч, долго выжидать не любит, чуть что – лезет на рожон. Так было не раз в Диком Поле, когда Берсень схватывался с ордынцами.
– И наряд оберегай. Не оставь Рязанца одного, то погибель.
– Сам ведаю, – обидчиво фыркнул Берсень.
– Да ты не серчай, друже, – обнимая Федора за плечи, молвил Болотников. – Крепко верю в тебя, не посрамишь. На великое дело идем!
– Не посрамлю, воевода.
Попрощались и разошлись ратями.
Иван Исаевич шагал впереди войска; подле него Мирон Нагиба, Устим Секира, Афоня Шмоток. Дружина шла налегке, оставив в обозе коней и тяжелую броню.
Миновав ржаное поле, ступили в дремучий бор: темный, замшелый, угрюмый. Тут не только крню, человеку пройти тяжко. Но воевода спокоен: обок местные старожилы Мелентий Шапкин да Игоська Сучок. Мелентию за пятьдесят, крупный, пышнобородый, с зоркими, слегка раскосыми глазами. Игоська – сухотел, скудоросл, с маленькими кривыми ногами; семенит кренделем, быстро и длинно говорит:
– Проведу, батюшка воевода. Тропы ведаю. Я тут двадцать годков охотничьим делом промышляю.
Тропа была узкой, едва приметной, тонула в седых мхах; коряги и сучья цеплялись за порты и рубахи, армяки, зипуны и азямы, срывали шапки.
Пробивались час, другой; из-за малинового небосклона выползло румяное солнце, но в бору было по-прежнему сумрачно.
Лес оборвался внезапно. Игоська птахой выпорхнул из чащобы, бодро молвил:
– Вышли, батюшка воевода. Выходь, служивые! Вон уж и река Кромы виднеется.
Болотников повел дружину к реке. Вскоре ратники высыпали на песчаную отмель. Противоположный берег высился неприступными крутоярами.
– Ух ты! – присвистнул Афоня. – Тяжеленько взобраться. Ужель отложе места нет?
– Нет, милок. До самой Оки отложе места не сыскать, – ответил Мелентий.
Болотников повернулся к рати, воскликнул:
– Айда на кручу, ребятушки! Вяжите пояса и кушаки – ив потягушки. На кручу!
Рать разделась, полезла в воду. Река Кромы хоть и не широка, но глубока и быстра; дно не вязкое, песчаное, с галькой.
И часу не прошло, как войско стояло на крутояре. Вдоль всего берега темно-зеленой горбатой грядой тянулся высокий лес, и был он, казалось, еще дремучей и непроходимей.
– Тут и вовсе чертова преисподня, батюшка воевода. Кабы одному лезть, а ратью же не сунешься, – развел руками Игоська и глянул на Мелентия. – Тебе эти места боле ведомы. Чу, не единожды овражищами хаживал.
– Хаживал, – мотнул бородой Мелентий. Покосился на воеводские желтые сапоги из юфти, кашлянул. – Оно, конешно, сподручней бы в лаптишках… В сапогах по овра-жищам не больно тово.
– Кабы ране упредил, – рассмеялся Болотников. – Да ты не жалей моих сапог, Мелентий. Побьем царево войско, новые купим.
– Сапоги что… Ноги сотрешь, кой воин? В ногах же вся сила.
Мелентий вновь смущенно кашлянул и полез в торбу.
– Не погнушайся, воевода. Новехоньки.
Протянул Болотникову лапти-берестянки с оборами,
чистые белые онучи. Иван Исаевич благодарно обнял мужика за плечи.
– Спасибо, друже.
Переобулся, притопнул ногой. Ратники заулыбались.
– Впору ли, воевода?
– Впору, ребятушки. В такой обувке сам черт не страшен. В путь, дружина!
Переплыв на конях небольшую речку Недну, казачье войско Юшки Беззубцева и Тимофея Шарова наткнулось на гнилые, топкие болотца.
