абсурдное: «Веди себя тихо, тогда, может, всё обойдется». Но это неправда, в беспощадных зеленых глазах Дани читает: «Не обойдется, что бы ты ни делал, уже слишком поздно!»

Страшный майор подошел вплотную, протянул руку обманчиво-осторожным движением, пальцы сначала прикоснулись к груди Дани… Он отшатнулся было, и тут же майор схватил, скомкал в ладони тонкий синий шелк рубашки, а потом с силой рванул вниз — ткань затрещала. Ещё один рывок, и ещё… Разорванная рубашка упала на пол.

Это словно явилось сигналом для остальных. Один многозначительно присвистнул, другой отпустил похабное замечание — и вот они уже снова грубая и злая пьяная стая. Обступили кругом, но пока не подходят ближе, пока не трогают. Как будто ждут… разрешения?

И Дани замер, точно скованный, обездвиженный немигающим взглядом майора. Обхватив себя руками, будто пытаясь закрыться таким образом от похотливых взглядов и сальных шуточек, он всматривается в прищуренные зеленые глаза, стараясь понять, увидеть назначенный ему приговор. «Он знает, что мне страшно» — понимает вдруг Дани. — «Он нарочно медлит, он наслаждается моим страхом. И своей властью надо мной. Но вдруг… А что, если ему недостаточно просто напугать и унизить?..»

В этот момент из прихожей раздаётся шум, ругань и отчаянные крики Эстэли. Крики боли. И Дани будто очнулся, разом сбросил с себя оцепенение, рванулся к двери… И тут же несколько пар сильных, цепких рук схватили за плечи, за руки, за рассыпавшиеся в беспорядке волосы, отшвырнули обратно, прямо в другие руки, не менее сильные и цепкие… А Эстэли всё кричал. И крики его заглушали страх, Дани отбивался — нелепо, неумело — но он был сильным и гибким, он уворачивался, бил по тянувшимся к нему рукам. Ему почти удалось добраться до выхода… Он не знал, что будет делать, когда доберется, он просто хотел быть сейчас рядом с Эстэли, он в ответе за него, он обещал, что всё будет хорошо, что нечего бояться… Эстэли слишком чувствительный, он так боится боли…

Дани был сильным, но совершенно не умел драться, ему ни к чему было, для этого есть охрана… А они были профессионалами. Когда им наскучила эта игра в драку, Дани просто сбили с ног, крепко стянули ремнем руки и отволокли обратно в гостиную. Пока тащили, чья-то ладонь залезла ему в штаны, ухватила за член, кто-то ущипнул за сосок… И Дани содрогнулся: злоба, густо замешанная на похоти, была куда страшнее, чем просто злоба. А в прихожей продолжал кричать Эстэли…

— Там ребята веселятся, — сказал один, не отрывая жадного взгляда от Дани.

— Я сейчас лопну, до чего охота, — сказал другой. И вопросительно посмотрел на майора.

— Можно, — сказал зеленоглазый и отошел, скрестив руки на груди.

… Он отбивался, даже со связанными руками, но они быстро сорвали с него остатки одежды, швыряли, толкали, забавляясь, друг к дружке, щупали, трогали его тело, засовывали везде свои грязные руки, обсуждали всё это в самых мерзостных выражениях…

— Нееееееет!!! — раздался вдруг истошный крик. Прямо тут, в гостиной. Крик Эстэли.

Он ворвался в комнату, в разорванной одежде, весь в синяках и кровоподтеках, которых, казалось, даже не замечал. Взгляд Эстэли сразу заметался по комнате, нашел того, кого искал, и лицо танцора мучительно исказилось. Он бросился к Дани, но кто-то ударил его по ногам, и Эстэли упал… «Его нельзя по ногам… Он же танцор…» Дани сделал отчаянную попытку вырваться. Бесполезную попытку. Его тут же крепко захватили за шею.

— Только дернись ещё раз, падаль, живо башку сверну! — зашипели у него над ухом.

Эстэли не попытался подняться, он на коленях подполз к майору.

— Не надо… Только не его… пожалуйста… я прошу Вас… — прекрасные шелковые пряди упали прямо на замызганную обувь. — Я умоляю… я сделаю всё, что хотите… я разное умею… многое… только не его… не надо его… пожалуйста, умоляю…

На лице майора появилась какая-то болезненная гримаса, он оттолкнул Эстэли, приказал нервно:

— Уберите его отсюда!

А Дани понял вдруг: все эти раны, синяки… Эстэли пытался прорваться к нему, пытался… «Защитить?! Меня?! Эстэли, милый глупенький Эстэли, что же ты делаешь?! Это я им нужен, меня они так люто ненавидят. А у тебя есть возможность… Ты можешь спастись…» Он шептал всё это, получалось еле слышно из-за того, что сильно сдавили шею, но он отчаянно надеялся, что Эстэли услышит, поймет… послушает его… Так будет правильно, разумно…

Но Эстэли никогда не был разумным, даже если он и слышал Дани, всё равно всё сделал по-своему. Он внезапно перестал умолять, вскочил и с яростным воплем бросился на двух солдат, что держали Дани. Те не ожидали и не успели среагировать. Одного из них Эстэли ударил головой в лицо, а другого… как он умудрился так ловко выхватить нож, висевший у солдата на поясе?.. Но выхватил ведь и полоснул солдата по шее его же ножом. Тот завалился на ковер, забрызгав кровью всё вокруг. Крики, шум, хрипение раненого… А Эстэли, нежный, утонченный Эстэли, издавая безумные крики, кидается с ножом на всякого, кто пытается приблизиться к нему и Дани…

Все это прекращается, когда раздается выстрел. Стрелявший стоит в дверях, его не было в гостиной, он не принимал участия… Он ведет себя странно: смотрит на майора, качает головой и выходит. Молча.

А Дани смотрит на Эстэли. Он уверен сначала, что стреляли в воздух, просто, чтобы пригрозить, заставить сдаться… Вот же, Эстэли стоит, нож бросил… Нет, нож выпал. Из ослабевшей руки. Эстэли поворачивается к Дани, взгляд у него удивленный и будто бы обиженный. И он медленно оседает на пол, а на груди расползается кровавое пятно. Он протягивает к Дани руки, и Дани тоже тянется к нему… если бы не связанные руки… Но им так и не позволяют коснуться друг друга, Дани снова хватают, швыряют об стену, больно ударившись, он падает на пол, вниз лицом… А когда поворачивается опять к Эстэли… в открытых по-прежнему глазах уже нет жизни, они стеклянные, как у той мертвой птицы… Как сломанные крылья — руки, что по-прежнему тянутся к Дани…

Впервые суфи Гару оказался неправ.

Осознание того, что Эстэли ушел, оставил его, что теперь он совсем один в этом мире, лишает Дани и страха, и воли. Он теперь знает свою судьбу, свой окончательный приговор. И не хочет сопротивляться.

… Раненого — или мертвого уже? — унесли. Они теперь стали ещё злее, взгляды совсем остервенелые, ничего человеческого. И для Дани начался ад…

Его перекинули через столик, на котором всё ещё стояли бутылка с вином и изящные бокалы. Прямо перед ним, на полу — Эстэли… его тело… мертвые глаза смотрят на Дани… Скоро всё кончится… Скорей бы уж…

… Когда-то, на занятии по хирургии, он порезал скальпелем себе руку. Случайно, конечно. Он вскрикнул тогда, чем сильно рассердил своего деда. «Будущий амир должен уметь терпеть боль! Не смей раскисать и хныкать!» И маленький Дани стиснул зубы…

Он тогда не знал, что такое настоящая боль. Узнал только сейчас. Словно его оперируют без наркоза, острый скальпель вгрызается в него изнутри, распарывает, кромсает… И омерзительное хлюпанье… и чьи- то пальцы грубо теребят мошонку, царапают ногтями… Это не секс, и это даже за гранью похоти, это взбесившееся, остервенелое, безудержное насилие, не просто желание — жажда — мучить, унижать, калечить, втаптывать в грязь. И насилие хочет торжествовать в полной мере, оно требует криков боли, причитаний… Но Дани стискивает зубы, он обещает себе, что не будет кричать и просить… Это не гордость, нет, какая может быть гордость, когда… Это из-за Эстэли, Дани словно боится расстроить его своими криками, а вдруг он ещё может слышать… это слишком похоже на безумие, но Дани уже всё равно… может и к лучшему, если он сойдет сейчас с ума…

А им не нравится, что он молчит, что не бьется, не умоляет.

— Он там, часом, не окочурился?

— Хы, ты мне льстишь, но посмотрим…

Его резко вздергивают за волосы.

— Живехонек, что ему сделается! Я ж только четвертый…

«Только четвертый… Сколько же их ещё?.. Сколько осталось терпеть?..»

— Тогда чего он как мертвый? Не тот кайф.

Его бьют лицом об столик. Кровь из разбитого носа и рассеченной брови заливает лицо…