Глагл возвращается к поезду. К тому месту, где раньше все казалось гладким и прочным, а теперь образовался пролом, через который легко можно пролезть внутрь. Надо только подпрыгнуть. И проследить, чтобы этот, со смешными глазами, не съездил чем-нибудь тяжелым по гребню. Вон у него какие штуковины в руках. Зеленые. А какие они, должно быть, твердые! Не хотелось бы…

Но зеленые глаза зовут и Глагл без труда расталкивает жалкую горстку выродков, нерешительно толпящуюся перед квадратным проломом, и лезет сам. Растерянный защитник невыносимо крррасивой девушки замечает Глагла. Он поднимает над головой обе руки с зажатым в них непонятным оружием и собирается ударить. Глагл не убегает и не останавливается. Он продолжает медленно лезть вперед, не спеша и стараясь ни на миг не выпустить из виду глаз защитника, которые наконец прерывают свой бег и замирают, уставившись на Глагла. Защитник зажмуривается перед ударом. Он не хочет видеть, что станет с Глаглом, когда твердая штуковина погладит его по голове. Сейчас, вот прямо сейчас он ударит…

Но Глагл не дает защитнику закрыть глаза до конца. Ему нужно чувствовать чужой взгляд, чтобы разговаривать. Так надежнее. Только надо очень осторожно, чтоб не спугнуть. Кричать нельзя, нельзя даже говорить как всегда – защитник испугается и тогда… Поэтому Глагл чуть слышно шепчет-без-слов: «Не делай больно! Тебя хорошо-видеть. Ты крррасивый…» И по тому, как мгновенно напрягается спина защитника, понимает, что сказал непррравильное. И теперь уже поздно пытаться вернуть все назад. Поздно даже защищаться.

Руки защитника приподнимаются еще выше, чтобы спустя мгновение обрушиться вниз, он с силой выдыхает через зубы и…

Через зубы…

Стальные коронки вспыхивают в тускловатом, на самом-то деле, свете вагонной лампочки.

Глагл улыбается до ушей. Радостно. Потому что теперь он знает, что нужно говорить. «Железные зубы! – кричит-без-слов он. – Я – это ты! Мы – железные зубы!» И улыбается еще шире, чтобы защитник тоже увидел.

Он видит…

Руки защитника опускаются. Медленно и безвольно, как неживые. Штуковины – пара пивных бутылок – выпадают из рук и, подпрыгивая, откатываются в сторону.

Лицо защитника в одно мгновение теряет всяческое выражение. Глаза больше не бегают, они смотрят в одну точку. Куда-то далеко-далеко, куда можно только смотреть, но ничего нельзя увидеть.

– Мне нужно… – задумчиво говорит он, потирая пальцами широкий лоб. – Мне нужно… поспать. – И садится прямо на пол, мимо скамеечки.

А Глагл уже внутри, рядом с девушкой.

Ее глаза широко раскрыты и Глагл… купается в их зеленом свете. Он вспомнил слово. Когда Глубинка была до верху наполнена водой, люди в ней купались. Глагл растворяется в ее глазах. Тонет в них…

Но недолго.

Потому что поблизости есть еще два защитника. И они уже заметили Глагла. Надо уходить.

Глагл осторожно кладет руку на плечо девушки. Ласково.

– Надо уходить, – говорит он.

Девушка не хочет уходить. Ее лицо… портится. Становится не таким крррасивым. Она отталкивает руку Глагла и кричит. Резко и слишком громко. Плохо-слышать. Глагл невольно морщится.

«Это ничего, ничего… – уговаривает он себя, зажимая девушке рот одной рукой, а другой перехватывая ее за… у самок это называлось «поперечник». – И лицо, и голос – это все ничего. Это пройдет…»

Глагл прыгает через пролом и бежит. Девушка такая легкая, бежать с ней на плечах совсем не тяжело. Дальше, как можно дальше от этого поезда. Туда, где нет света, зато есть покой. И ласковость. Туда…

…Погоню Глагл заметил почти сразу, еще до Костоломной Канавки. Он остановился там, чтобы в последний раз увидеть зеленые глаза, пока не пропал свет от поезда. Чтобы запомнить.

И услышал топот ног, необычно громкий. Это был один из прибывших, самый большой. Самый опасный. Глагл даже испугался сначала. Немного.

Но теперь-то все позади. Большой человек давно отстал. Как свет кончился, так он и начал плутать, он же без света не может. Поплутал-поплутал и отстал где-то на подходе к ЗонаА. И то слишком долго шел следом, не каждый из местных так смог бы, а этот – не зная ни дороги, ничего… Как шею себе не свернул в Костоломной Канавке? Как на Аллею Дружбы не забрел? Глагл же нарочно прошел немного в ту сторону, потопал ногами погромче, а потом неслышно вернулся – и сюда, поближе к Ласковому Ми… Нет, он молодец, этот прибывший, не купился… А жаль, чернобЫльские бы ему удружили!.. Он сначала, когда бежал за Глаглом, все девушку звал. «Лида, Лида» – кричал. Она тоже пыталась звать, но Глагл закрывал ей ладонью рот. Она кусала ладонь, совсем как неприкормленная Станка, но это было не больно, а смешно, и Глагл смеялся, и возбуждался очень, а один раз даже не сдержался и показал девушке, как надо кусать. Вполсилы всего, но она сразу замолчала. Только зашептала тихонечко: «Паша, Пашенька». Интересно, почему у прибывших такие странные имена? Лида, Паша – в них же нет никакого смысла! Вот Глагла, например, зовут Глагл, потому что когда он резко сжимает зубы, они как будто говорят: «Глагл-глагл». Это, конечно, когда у него во рту ничего нет… А старого Ауэрмана прозвали старым, потому что он и в самом деле старый уже, старше всех остальных людей, а Ауэрманом… ну, наверное, просто потому что это хорошо-звучит. А Учтителя называют Учтителем из-за того, что он часто говорит: учти то, учти се, учти, маленький пррридурок…

– Эй! – раздается почти над головой. – Придурок одноглазый, ты…

Глагл бьет в сторону голоса, не поднимаясь с колен. Бьет быстрее, чем начинает соображать.

Этот человек, этот Паша-Пашенька падает. Это хорошо, но вряд ли надолго: он такой большой и крепкий…

Но как он нашел Глагла?

И именно сейчас! Именно здесь!

Перед священным ликом Ласкового Ми… Как это непррравильно.

«Прости меня, Ласковый Ми, я просто хотел показать тебе… Я просто хотел поделиться с тобой… Потому что ты совершил чудо ради всех нас, а эта девушка… она ведь тоже чудо, ты же знаешь… Не можешь не знать… Прости меня, Ласковый Ми, я знаю, что совершаю нехороший поступок, я покаюсь тебе, потом… Обязательно!» – думает Глагла и бьет второй раз.

Паша падает снова.

Он большой и сильный, он горрраздо сильнее Глагла, но ему обязательно надо видеть, чтобы драться. Глаглу не надо, ему достаточно чувствовать. И Глагл сосредотачивается, чтобы лучше чувствовать.

И бьет снова, метясь точно в жужелицу, но Паша отклоняется в сторону – случайно, конечно, случайно – и тоже бьет – необычно, совсем без размаха, но очень сильно, – а Глагл ловко приседает и Пашин кулак лишь слегка касается гребня. Глагл быстро, не давая опомниться, бьет по трипкошу, потом снова в жужелицу, со всей силы. Паша снова на полу, он хрипит «Лида, ты зд…», когда Глагл наступает ему на горло.

Здесь она, здесь. Пока здесь. Но уже недолго осталось, сейчас, надо только…

Из-за Пашиного хрипа Глаглу приходится говорить громче. Чтобы быть услышанным.

– Ласковый Ми! Пожалуйста! Ты такой добрый… Прошу тебя, одно чудо всего… не ради всех, ради меня… Пожалуйста! Я знаю, я слушал старого Ауэрмана, его пррроповеди. и я знаю… Ты хороший, ты принял на себя наши грехи – и все равно вознесся на небеса. А потом вернулся вместе с поездом, чтобы учить нас, как жить пррравильно. Я люблю тебя, Ласковый Ми, и я прошу тебя… – Глагл почувствовал, как глаз наполняется слезами. Ему не было стыдно. – Я прошу, вознесись еще раз! Пожалуйста! Вознесись просто так, без ничего, а грехи людские… Грехи, если хочешь, оставь мне, я смогу… Ты не смотри, что я пока не очень большой и не слишком умный, я смогу… А ты побудь там, наверху… ты же, наверное, соскучился… Только возьми с собой ее, Лиду… Пожалуйста! Она должна