Далось ей!

— Нет, — говорит Слава. — Мне хорошо.

Молчание.

— А то идите ко мне — слышит он зовущий хрипловатый голос Аграфены. — Вдвоем теплее.

Слава не отвечает.

Теперь понятно, почему Аграфена не постелила ему постель помягче, она и не рассчитывала, что он останется спать на лавке.

— Вячеслав Николаич! — окликает его еще Аграфена. — Не заплутайтесь в темноте…

Слава молчит.

Тишина.

Аграфена громко вздыхает.

— Ну, бог с вами…

Обиды в ее голосе нет, скорее равнодушие.

Слава слышит, как она возится за занавеской, как затихает. Вот что значат слова Кузьмина — с гражданским браком! Как все просто и… противно.

Не так все это просто, как кажется Кузьмину или этой… Аграфене. Красивая, молодая и… бессовестная. Не мог бы он жениться на такой женщине. Где-то в глубине сердца он начинает понимать Дашу. «Ты поступаешь неправильно, но все же я тебя понимаю». Как это она сказала? «В гору не всегда поднимаешься по прямой, иногда и кругаля приходится дать». Может быть, она и права.

Славе не спится. А за занавеской — спит или не спит?… Славе сейчас очень одиноко. Позови его Аграфена еще раз, он пойдет к ней. Пойдет или не пойдет? Только Аграфена заснула. Сопит. Спит.

Какие-то голоса доносятся до него, приближаются, нависают над ним…

— Вячеслав Николаич! Вячеслав Николаич!

Звонкий приятный голос называет его по имени.

Он открывает глаза. Над ним наклонилась хозяйка… Чего она от него хочет? В комнате горит лампа. Сама Аграфена в платке и ватной жакетке.

— Что вам?

— Приехали за вами, пора.

Хлопнула дверь, появился Кузьмин.

— За вами, Вячеслав Миколаич, собирайтесь.

Слава вскочил, торопливо привел себя в порядок.

— Да, да, поехали.

— Еще только светает, — певуче произносит Аграфена. — Позавтракайте.

— Нет, нет, — отказывается Слава. — Спешим!

— Хоть молочка выпейте. Только что подоила. Парного. Пользительно.

Слава смущенно смотрит на Аграфену — сердится или смеется?

Но не замечает ни того, ни другого, приветлива, ровна, даже ласкова.

Кузьмин бросает испытующий взгляд на Аграфену, потом на Ознобишина.

— Налей, налей, — говорит он Аграфене. — И мне, и ему.

— А может, тебе погорячей? — весело спрашивает Аграфена.

— Нет, — отказывается Кузьмин. — Молока. Дорога дальняя, в сон себя вгонять незачем.

Напились молока с ржаным хлебом, оделись. Слава полез в карман:

— Сколько с меня?

Аграфена отмахнулась.

— Да бросьте вы!

Кузьмин потянул Славу.

— Уж мы как-нибудь сами, не вы к нам, а мы вас звали…

Слава подошел к Аграфене, протянул руку, она выглядела еще красивее, чем вечером, — черные глаза с поволокой, брови вразлет, нежный румянец…

— Спасибо вам, Аграфена Дементьевна.

Она ласково пожала ему руку.

— Заезжайте еще.

Перед домом все те же санки, запряженные все той же парой лошадей.

Кузьмин взмахнул кнутиком, Слава его придержал.

— Свадьба-то у Даши когда?

— В обед.

— А сейчас Даша где?

— Где ж ей быть, дома.

— Заедем к ней на два слова.

— А вы не обидите ее? — забеспокоился Кузьмин. — Не надо бы в такой день.

— Нет, нет, — заверил Слава. — Я ее не обижу.

Подъехали к Дашиной избе — невзрачная у нее изба по сравнению с Аграфениной, Кузьмин забежал в дом, и тут же, кутаясь в плисовую жакеточку, выбежала из сеней Даша.

— Что, Вячеслав Николаевич?

— Ничего, — сказал он. — Я только хочу… Я понял… — Он совсем запутался. — Одним словом… будь счастлива! — Отвернулся и поторопил Кузьмина: — Поехали!

Не слышал, что ответила Даша.

А может, и вовсе не ответила?

Кузьмин не спеша погнал лошадей.

Слава оглянулся…

Рассветало, розоватая кромка едва проступила на горизонте. Тоненькая девичья фигурка чернела с краю дороги. У Славы сжалось сердце, такой беззащитной и одинокой казалась Даша.

Он подумал, что они никогда уже больше не встретятся. Хотя это было маловероятно. Придется же вызывать ее на заседание укомола.

Что будет с ней дальше? Как сложится ее судьба? Ничего этого Слава не знал. Не дано это ему знать. Ну, то, что выйдет замуж, как и задумала, в этом он был уверен. Но он не знал даже, исключат ли ее из комсомола. Не знал, что родит она трех детей. Не знал, что через несколько лет Дашу выберут председателем сельсовета, а муж, как был, так и останется рядовым колхозником, что будет жить она с мужем в любви и согласии и что не пройдет двадцати лет, как муж Даши уйдет на войну и не вернется, и что, получив похоронную, Даша стиснет зубы и не проронит на людях ни слезинки, что немецкие полчища смерчем пройдут по орловской земле и Даша вместе с другими бабами, почерневшая и потускневшая от горя, сама будет впрягаться в соху и поднимать пласты обуглившейся земли, что выберут ее бабы председателем колхоза, что вырастит она своих детей на радость людям и что заблестит на ее груди Золотая Звезда…

Ничего этого Слава не знал, и не дано ему было это знать, но такая нестерпимая жалость к Даше пронизала его сердце, что даже слезы навернулись на глаза и он варежкой смахнул их, чтобы Кузьмин не заметил его слабости.

Утро вполне вступило в свои права, начинался один из последних дней зимы, когда мороз, веселый, свирепый и радостный, старался показать всю свою силу.

В поле подувал ветерок и время от времени швырял в лицо иголочки снега. Да, играл еще мороз в поле, и ветер еще обжигал, но в порывах ветра веяло уже чем-то весенним.

— А зря вы все-таки обидели Дашу, — неожиданно сказал Кузьмин. — Иногда обязательно надо со всеми согласиться, чтобы поставить потом на своем.

— Да чем же я ее обидел? — спросил Слава.

— Я же вижу, — сказал Кузьмин. — Только напрасно это. Дарья Ивановна у нас высоко летит, не девка, можно сказать, а орел.

«Вот уж никогда не сравнил бы я Дашу с орлом, — подумал Слава. — Чем же белобрысая эта девчонка похожа на орла?»

А ветер заметал в поле снежок, а лошадки бежали себе и бежали, все в жизни было сумбурно и