керосина!

И слушали Ушакова совсем не так, как Франю.

— А теперь представьте себе общество, о котором мечтали Маркс и Энгельс и которое мы теперь создаем, и подумайте, сохранится ли семья в таком обществе? Разумеется, сохранится. Счастливый человек не откажется от своего ребенка, не откажется же он от самого себя, потому что ребенок — это его собственное и более совершенное воплощение. А если человек любит своего ребенка, значит, любит и женщину, родившую этого ребенка, потому что гармонический человек будущего будет просто не способен искать легких и временных связей.

Слава знал, что Никита Ушаков еще не ухаживает за девушками, ни в кого не влюблен, для него любовь еще отвлеченное понятие, но именно такие чистые и уверенные в себе люди и создают хорошие семьи.

Ушаков категоричен, и, боже мой, какие же споры разгорелись в зале!

Как будут воспитываться дети и какими должны быть отношения между супругами, имеет ли право мужчина разойтись с женой, если у нее от него дети, кто из супругов должен обеспечивать семью, какие обязательства возникают у общества по отношению к семье и, наконец, существует ли любовь и что такое счастье…

И вдруг Славе открылось, до чего же все они выросли. Оказывается, не один Ушаков читал Кампанеллу…

И вспомнился Славе разговор о будущем года два назад на крыльце Успенской школы. Как они тогда были наивны! А сегодня ребята так и чешут: какой будет труд, как повлияет на человеческие отношения покорение природы, что нужно для гармонического развития личности… Не все, но многие спорили вровень с Ушаковым, и многие из тех, что выступали сегодня в клубе, еще покажут себя!

— Ты будешь выступать? — спросил Кузнецов.

Слава пожал плечами:

— Зачем?

— А я скажу несколько слов.

Кузнецов поднялся на трибуну, но заговорил не столько на семейные темы, сколько возвращал своих слушателей к заботам сегодняшнего дня:

— Заглядывать в завтрашний день, конечно, надо, но не забывайте и о сегодняшнем, семьи надо не разрушать, а крепить, так легче и дружнее работается, а дел у нас по горло…

Даже Кузнецов остался доволен диспутом и, что редко случалось, на прощание крепко и одобрительно пожал руки и Ушакову и Ознобишину.

Никита и Слава вышли на улицу.

— А ты, оказывается, много читаешь, — похвалил Слава Ушакова.

— Я бы еще больше читал, да времени не хватает, — огорченно отозвался Никита. — Уж больно много у меня дома хлопот…

И заторопился к себе в деревню, он никогда не оставался ночевать в городе.

Слава услышал за своей спиной перебор каблучков, его догоняла Франя.

— До чего хорошо прошло! — защебетала она. — Как ты думаешь, Кузнецову понравился мой доклад?

Она принялась делиться впечатлениями, точно Ознобишин не был участником диспута.

— Я зайду к тебе? — неожиданно предложила ему Франя.

Она никогда не заходила к Славе, и ему польстило ее внимание.

— Зайдем, — согласился он.

Тихонько, чтобы не разбудить Эмму Артуровну, миновали зал, вошли в темную комнату.

Слава повернул выключатель, лампочка осветила кое-как застеленную кровать и разбросанные по столу газеты.

— Как у тебя неуютно! — пробормотала Франя.

— Извини, — сказал Слава. — Не успеваю убраться.

Франя присела на кровать.

«Нет, все-таки она хорошенькая», — подумал Слава, посматривая то на Франю, то на обои.

— Помнишь, как ты привез мне конфеты?

— А зачем ты обманывала Сергея? — упрекнул ее Слава.

— Чем же это я его обманывала?

— А тем, что делала вид, будто влюблена в него, я сам это видел.

— Видел то, чего не было! — Франя рассердилась. — И вообще, если хочешь, любить можно сто раз!

— Любовь бывает только один раз в жизни!

Франя пожала плечами.

— Ты еще маленький и ничего не понимаешь.

— И сколько же раз ты уже любила? — поинтересовался Слава.

— Я? — Франя ласково ему улыбнулась. — Дурашка, представь, я еще ни разу никого не любила.

Слава в смущении отвернулся к окну.

— А меня ты мог бы полюбить? — неожиданно спросила его Франя.

Он не знал, что ей на это сказать, диспут на такую скользкую тему куда легче было вести в клубе, он и в самом деле не знал, может ли он полюбить Франю, она ему нравилась и не нравилась, иногда он ею любовался, а иногда она чем-то ужасно его раздражала.

— А ты сам любил кого-нибудь?

— Нет, — признался Слава. — Когда же мне было…

— И сейчас ни в кого не влюблен? — допытывалась Франя.

— Нет, — с отчаянием повторил Слава.

— А почему? — капризно спросила Франя.

Тогда Слава повернулся к ней и, глядя в ее широко раскрытые овечьи глаза, нерешительно сказал:

— Потому, что я… еще не понимаю… ну, понимаешь, я еще не понимаю, что такое любовь.

Никто в укомоле не приходил на работу к определенному часу, да и часов ни у кого не было, поднимались вместе с петухами, ели что придется и бежали на службу.

Слава пришел к себе в кабинет… Кладовки у малоархангельских мещан побольше. А Железнов не прочь хоть на часок завладеть этим кабинетом.

К нему тотчас вошла Франя, она пришла на работу еще раньше.

— Вчерашняя почта.

Положила перед Славой зеленую картонную папку с белыми, завязанными бантиком тесемками и перечислила наизусть:

— Две инструкции, пять циркуляров, шесть заявлений и одно письмо.

— От кого?

— Личное, тебе.

Редко кто получал в укомоле личные письма.

Слава раскрыл папку, письмо лежало поверх остальных бумаг, серый конвертик без марки, письма чаще доставлялись с оказиями, чем по почте.

«От какой-нибудь барышни», — подумал Слава, местные девицы писали иногда записочки Ознобишину.

Надорвал конверт. Листок из ученической тетрадки.

«Слава! Иван Фомич скончался. Похороны послезавтра…» Господи, Иван Фомич!… И дальше: «Ему хотелось бы…» Зачеркнуто. «Мне хотелось бы…» Зачеркнуто. И подпись: «Ирина Власьевна». Все письмо. Две строки.

Слава провел рукой по глазам.

— Когда пришло письмо?

— Вчера.

— Почему сразу не передала?

— Разве что-нибудь срочное?