Их беседу прервал Кузьмин.

Он улыбался, глаза блестели, родинка возле носа набухла, должно быть, успел уже выпить стакан- другой первача.

— Пошли, Вячеслав Миколаич, — позвал он Славу. — Устроил я вам ночку что надо!

Вышли на улицу. Мороз. Поздний вечер. Мигают звезды, одна голубей другой. Хрустит снег. Лают псы. Несмотря на мороз, на позднее время, доносятся взвизги гармошки, может быть даже от избы Чевыревой. Село еще не спит, слышны голоса, попадаются навстречу прохожие.

— Хорошо, Вячеслав Миколаич? — спрашивает Кузьмин.

— Что — хорошо?

— Жить хорошо. — Кузьмин удовлетворенно усмехается. — Мороз, а нам тепло, и покушать найдется что…

— Мы куда? — спрашивает Слава.

— Куда надо. Да вы не беспокойтесь, в плохое место не отведу.

— А все-таки?

— Есть тут одна вдова — самое подходящее место.

Идут некоторое время молча.

— Погоди-ка, Кузьмин, а это не за тебя Даша выходит? — вдруг спрашивает Слава.

— Да вы что? — Кузьмин даже как будто обижается. — Пойдет она за меня!

— А чего ж ты у нее на побегушках?

— При чем тут побегушки? — Обида уже явственно звучит в его голосе. — Первый помощник я у Дарьи Ивановны.

— По какой же это линии?

— По комсомольской!

Очень уж беспечен Кузьмин для комсомольского работника.

— Ты кем в волкоме?

— Экправ.

Экономическо-правовой отдел… Та же должность, какую занимал Саплин в Успенском.

«Не везет нам с экправами, — думает Слава. — В Успенском Саплин, здесь Кузьмин. Несерьезный какой-то!» Впрочем, никаких грехов за Кузьминым Слава не знает. Разве только что приехал звать его на церковную свадьбу…

— Батраков-то у вас не очень прижимают? — осведомляется Слава по долгу службы, хотя вопрос этот совсем не ко времени, да и без ответа Кузьмина он знает, что с охраной интересов молодых батраков у Чевыревой все в порядке.

Кузьмин вздыхает.

— Говорил я вам, что не поддастся наша Дарья Ивановна. Коли что решит, ее уже не свернуть.

— А мы тоже решим, — жестко говорит Слава. — Исключим за такое дело из комсомола.

— И глупо, — говорит Кузьмин. — У нас, знаете, как ее слушают? И бабы, и даже старики, вся в батьку.

— А идет на поводу у отсталых элементов?

— А она не идет, — объясняет Кузьмин. — Только в деревне гражданский брак еще преждевременное дело, сойдись она просто так, народ от нее сразу отшатнется.

Вот и Кузьмин рассуждает так же, как Даша. Ее влияние, что ли? Идиотизм деревенской жизни.

— Пришли, — объявляет Кузьмин.

Аккуратный бревенчатый дом в два окна, на окнах занавески, за занавесками свет.

— Кто такая? — спрашивает Слава.

— Да есть тут одна, — неопределенно отвечает Кузьмин. — Мужа в войну убили, детей нет, живет помаленьку.

Несильно стучит по стеклу.

Гремит щеколда, приоткрывается дверь, звонкий голос:

— Заходите, заходите!

Их ждали, в избе тепло, светло, чистенько, стол накрыт рушником, тарелки с капустой, с мочеными яблоками, с накрошенным салом, зеленая склянка…

— Вам будет здесь хорошо, — говорит Кузьмин. — Раздевайтесь.

Да уж чего лучше!

Все прибрано, все на месте, на окнах ситцевые занавески с цветочками, в углу над столом иконы, веселые, цветастые, на стене картинка, опять же цветочки, и портрет Луначарского.

Но лучше всего сама хозяйка. Может, и вдова, но такую вдову всякий мужик любой девке предпочтет. Молода, красива, приветлива. Лет двадцать пять ей, ну, может, на год, на два больше.

Кузьмин тоже раздевается.

Хозяйка подает гостю сложенную лодочкой ладонь.

— Будем знакомы.

Кузьмин перехватывает взгляд Славы.

— Аграфена Дементьевна, — называет он хозяйку.

— Груша, — поправляет хозяйка. — Закусите…

Достает из печки миску, щи заранее налиты и поставлены в печь, чтобы не остыли, наливает в тарелку, ставит перед гостем.

— Горяченького, с морозцу.

— С морозцу и покрепче пойдет!

Кузьмин разливает самогон, и хозяйка без ломанья берет свою стопку.

Слава свою отодвигает.

— Я не пью.

Хозяйка тянется со стопкой к Славе.

— Со знакомством?

— Нет, нет, не пью, — решительно повторяет Слава.

Хорошо бы он выглядел, приехал по принципиальному делу и пьет после неудачи самогон!

— Ну а мы выпьем, — радостно произносит Кузьмин, чокается с хозяйкой, и оба с аппетитом пьют.

Кузьмин с хрустом разламывает яблоко.

Ест он так аппетитно, что и Слава берет яблоко.

— Кушайте, кушайте, — заботливо угощает хозяйка. — Сама мочила, у меня свой ото всех секрет.

Но дросковский экправ пьет очень аккуратно, опрокидывает еще одну стопку и встает.

— Отдыхайте, — говорит он Ознобишину. — Приеду завтра чуть свет.

Кузьмин одевается и, подавая Ознобишину руку, как-то насмешливо вдруг говорит:

— С гражданским браком!

Слава не понимает, чему он смеется, да и Аграфена Дементьевна тоже, кажется, не понимает.

— Будем стелиться, — говорит она, оставшись вдвоем с гостем.

Кладет на лавку кошму, накрывает чистейшей простыней, стеганым одеялом, взбивает подушку.

— Спите спокойно, свет можно гасить?

Задувает лампу, уходит за занавеску, там у нее кровать.

Слышно, как раздевается.

Минута, другая…

Тишину нарушает томный голос:

— Вас звать… Вячеслав Николаич?… Вячеслав Николаич, захочется на двор, из избы не ходите, у порога ведро…

Слава не спит, и хозяйка не спит. Тишина. Аграфена Дементьевна вздыхает. Тишина.

— Вам не холодно, Вячеслав Николаич?

До чего заботлива!

— Нет, спасибо, Аграфена Дементьевна.

Опять тянутся минуты.

— А может, холодно? — еще раз осведомляется Аграфена.