седые волосы. На пальце сверкнуло кольцо с большим изумрудом, бросив отсвет в темный угол кабинета. Генерал указал мне на стул.

— Расскажи мне о себе, сынок, — сказал он.

— Нельзя ли закончить массовую сцену? — спросил я, кивнув в сторону гвардейцев в красном.

— Конечно, — сказал он, — убирайтесь отсюда. Оба.

Гвардейцы отдали честь и вышли из комнаты.

— Какой у вас номер телефона? — спросил Генерал Мидуинтер.

— Я остановился на Пятой авеню — один, номер Спринг 7 — 7000.

— Пять миллионов девятьсот двадцать девять тысяч, — сказал Мидуинтер. — Это в квадрате. А квадратный корень из вашего номера — двести семьдесят семь запятая сорок девять. Я могу проделать это с любым числом, какое вы мне назовете. То же самое мог делать и мой отец. Думаю, это врожденное.

— Поэтому вас и сделали генералом? — спросил я.

— Генералом меня сделали, потому что я стар. Понимаете, старость — неизлечимая болезнь. Люди думают, что обязаны что-то для тебя сделать. Меня они сделали генералом. О’кей? — Он подмигнул мне, а затем нахмурился, как будто пожалел о своих словах.

— О’кей.

— Хорошо. — В его одобрении слышалась угроза. Мидуинтер наклонился вперед. Свет настольной лампы подчеркивал его возраст. У него была рыхлая кожа — словно плохо сидящая резиновая маска с влажными розоватыми кругами вокруг глаз. Желтые руки в коричневых старческих веснушках блестели, как хорошо отполированные клавиши пианино в популярном баре. Пальцы, скрытые белыми перчатками, были неподвижны. Они притворялись мертвыми до тех пор, пока одна рука не подобралась к жезлу.

Он резко ударил жезлом по крышке стола.

— Меня предупреждали о вашей агрессивности, — сказал Мидуинтер. — Но я не возражал против нашей встречи, так как сам немного агрессивен.

— Похоже, ни один из нас не намерен избавиться от этой особенности.

— Относительно вас я в этом не уверен. — Он постучал жезлом по столу и уронил его с громким стуком. — Когда вы оцените нашу организацию — не только здесь, но и во всем мире, — вы примкнете к нам безо всякого сопротивления.

Он сжал в ладони такой же коричневый блестящий мячик для гольфа, какой я уже видел в кабинете Пайка, и толкнул его ко мне.

— Вы — испытуемый. Вот что должно стать символом вашей веры.

Я подхватил шарик и взвесил его на руке.

— Внутри этого шара — горсть американской земли, Земли Свободы. Надеюсь, вы тоже будете беречь ее, будете преданы символу простой веры свободных людей, выросших на свободной земле.

Мидуинтер постучал по столу так, словно там лежала некая схема, с которой мне давно следовало ознакомиться.

— Когда вы завершите учебу, мы испытаем вас. После испытания вы удостоитесь нашего доверия.

— А если вы решите, что мне доверять не стоит?

— Вы не вернетесь, — прохрипел Мидуинтер.

— Тогда, наверное, мне не следует доверять вам, — сказал я.

— Нет, нет, нет, — воскликнул Мидуинтер отеческим тоном. — Вы мне нравитесь. Приходите ко мне, исповедуйтесь мне. Я — единственный человек, которому вы здесь можете доверять. Всегда доверяйте финансисту, ибо он вкладывает деньги только в то, что приносит прибыль. Вкладывая деньги в художника, как можно быть уверенным, что он станет через пару лет знаменитостью? Ты доверяешься врачу, не зная, скольких он уже угробил. Об этом ведает только он и Ассоциация американских врачей. Архитектор? Возможно, в прошлом году у него был толковый помощник. А сегодня из своего цемента ты получишь хлам. Иное дело — финансист. Все, к чему он прикасается, превращается в портреты американских президентов на ассигнациях, которые принимают все банки мира. Финансист — единственный, кто не подведет.

Одна из белых перчаток обмякла, словно заснула, другая подобралась к ней, обнюхала и похлопала ее, словно на столе притаились два белых зверька.

— Вы поняли меня? — завершил свою тираду Мидуинтер.

— Я вас понял, — заверил я.

Мидуинтер кивнул и хрипло рассмеялся.

— Позволь еще кое-что сказать тебе, сынок, — снова оживился он. — Делать деньги — не самое большое удовольствие. Когда становишься богатым, выясняешь, что богатые люди — такие же добрые и глупые, как и все остальные и способны разговаривать только о подходящих партиях для своих дочерей. Твои старые друзья, настоящие друзья, не хотят больше видеться с тобой. Бедняки не любят, когда среди них находится миллионер, само присутствие которого напоминает, что им самим так и не удалось разбогатеть. Это очень одиноко — быть богатым стариком. Да, одиноко.

Он снова снял перчатку. На этот раз зверек с изумрудом на лапке потрогал тесьму на рукаве Мидуинтера.

— Байка о бедных старых богачах стала избита, не правда ли? — сказал я.

— Я лично ничего не имею против избитых фраз, — ответил Мидуинтер. — Это самый быстрый способ общения. Но я понял тебя, сынок. Ты думаешь, что я — одинокий старик, который хочет, умерев, войти в историю. Нет. Я люблю. Это так просто. Я просто люблю свою страну. Понял меня?

Зверек подхватил жезл и в течение всей речи Мидуинтера похлопывал свою спящую пару. Из соседней комнаты доносились звуки кларнета и тромбона.

— Ты понимаешь меня, сынок?

— Да, — тихо ответил я.

— Нет, — сказал Мидуинтер. Это прозвучало громко, но не враждебно.

Мидуинтер навалился грудью на стол и посмотрел на свои руки, на жезл и на меня. Неожиданно подмигнул мне и когда он заговорил снова, голос его звучал хрипло и напористо.

— Тебе трудно понять, какую любовь я испытываю к этой великой стране, в которой живу. Я люблю так, как уже не любят сегодня. Сегодня любовь — это проявленная отвага, а награда за нее — слава и медали. Любовь стала общественным долгом, она вознаграждается пенсией или посольской должностью. Сегодня любовь — это удачный брак, который компенсируется алиментами или успехом, это незнакомка, с которой ты расстался в Сент-Луи или же быстро уломал на заднем сиденье машины.

Белый зверек перчатки пробежался по жилетке старца.

— Моя любовь не имеет с этим ничего общего. Моя любовь — это компания доблестных юношей, которые призваны оберегать свою страну и гордятся этим. Я тоже люблю свою страну, и призван оберегать то, что люблю. Я надеюсь, ты понимаешь меня, мой мальчик? — Он был очень взволнован.

— Да, сэр, — сказал я громко и убежденно.

Он махнул жезлом.

— Оберегать и укреплять, — подчеркнул Мидуинтер, и зверек с жезлом ударил изо всей силы в брюшко зверька в белой перчатке. Раздался звук крошащегося дерева. Зверек конвульсивно дернулся, обмяк и расслабил лапки.

— Я знал, что ты поймешь меня, — сказал Мидуинтер. — Я был уверен в этом.

Он подхватил свою бедную мертвую сломанную руку и снял перчатку. Деревянные пальцы протеза левой руки были расколоты ударом жезла. Он медленно поворачивал их перед глазами. Я наблюдал за ним и мне казалось, что от этого зрелища моя собственная распухшая рука заныла еще сильнее.

Раздался короткий стук. Дверь открылась, и в комнату вошла девушка с коробкой. Оркестр за стеной начал наигрывать «Дым застилает тебе глаза». Мидуинтер все еще смотрел на расколотую руку. Девушка наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Вы обещали, — с укоризной напомнила она о чем-то.

Со стороны центра города раздался вой полицейских сирен.

— Их делают слишком хрупкими, — пожаловался Мидуинтер. Энергия, которую давала ему любовь, покинула его, и теперь он был без сил, как после обладания женщиной.

Девушка с коробкой снова поцеловала его.