шум, похожий на шум прибоя, только лишенный ритма, а потом звуки начали упорядочиваться, обретать структуру и смысл. Они то затихали, то накатывали волнами, и в конце концов сквозь завесу шума она различила человеческую речь. Голоса звучали словно бы в отдалении, но Маша каким-то образом поняла, что говорят где-то совсем рядом с ней.
– Это вторая машина, – голос скрипучий, угрюмый, неприятный.
– И что? – Легкомысленный, простодушный голосок.
– Про вторую мы не договаривались.
– Не договаривались? Хант, ты что-то попутал!
– Про вторую мы не договаривались, – упрямо повторил скрежещущий голос.
– Да ты что, Хант? Вчера тебе Семеныч говорил!
– Он не заплатил.
– Заплатит потом!
– Нет. Ты знаешь
– Твою мать, Хант! Куда же мне теперь ехать?
– Я не знаю. Есть правила полигона ТБО.
– Вот заладил – правила, правила! Помешался ты на этих правилах. Ладно, давай я тебе отстегну четверть обычной таксы, а остальное…
– Нет. Правила…
– Заткнись ты со своими правилами, Хант!.. Эй, ты что?! Я же пошутил!.. Эй, кончай!
Послышался шум борьбы, затем – испуганный окрик:
– Отпусти меня! Убери свои грабли! Ах ты, крысиный король!.. А-а!
Послышался грохот и звон стекла, хриплый протяжный стон… И вновь – шум. Затем – тишина.
Пауза длилась недолго. Где-то наверху заскрипела дверь, задвигали стульями. А потом голос – новый, высокий – проговорил:
– Жестко ты с ним, Хант. Надо проверить, не свернул ли ты ему шею?
– Он нарушил правила.
– Да-да, я не спорю, – примирительно проговорил новый голос. – Вот тебе бумажка. Со всеми печатями. А вот конверт. Можешь не пересчитывать… Ох, Хант, какой же ты недоверчивый!
– Есть
Вздох и ответ:
– Ну, валяй, считай.
Очередная пауза, и высокий голос произнес:
– А что за мужик к тебе приезжал на «Ниссане»? На нашего брата, водилу, не похож. И на проверяющего чиновника.
– Это был… антиквар.
– Антиквар?
– Да.
– А-а, понятно. По-прежнему впариваешь этим придуркам рухлядь?
– Я не впариваю. Они сами покупают.
– Да я верю, верю. Черт, Хант, не смотри на меня так! Пересчитал?
– Да.
– Ладно, пойду отгружаться. Насчет следующей недели уговор в силе?
– Да.
– Ну, бывай, Хант! Приятного тебе дня!
Послышались шаги – тяжелые, размеренные. У Маши закружилась голова, зашумело в ушах. Сквозь этот шум она расслышала, как скрипят ступени под чьими-то тяжелыми ботинками.
А потом на ее лицо легли холодные пальцы. Они больно стиснули ее щеки – эти твердые, как железные крючки, пальцы. Кто-то запрокинул ей голову.
– Хой-о… – тихо проскрежетал голос. – Должна быть живая. Эй!
Ее сильно тряхнули.
– Я… не… – Язык Маши распух и не подчинялся ей.
– Ты живая?
Холодные пальцы отпустили ее лицо. Послышались шорохи… скрип ступенек… Или – перекладин лестницы?
Шум стих наверху. А потом – резко и неожиданно – громыхнула задвигаемая крышка… люк?..
Некоторое время ничего не происходило. Маша попробовала открыть глаза, но безуспешно – слабость, парализовавшая все ее тело, никак не проходила. Тьма не желала рассеиваться, звуки вновь превратились в неприятный шум, и сквозь этот шум она расслышала стук собственного сердца.
Неизвестно, сколько времени прошло – минута или час… Кто-то взял ее за плечо и сильно встряхнул.
– Эй! – Тот же сиплый, коверкающий звуки голос, только теперь он звучит гораздо ближе. – Эй, женщина, ты слышишь меня?
Лицо Маши обдало зловонным дыханием. Веки ее дрогнули, слегка приподнялись, но тут же сомкнулись снова.
– Я не сделаю тебе больно.
Маша сделала над собой еще одно усилие. На этот раз она не только приоткрыла глаза, но и сумела разглядеть темный, расплывчатый силуэт – голову, плечи… Посадка головы была какой-то странной, словно над ней склонился не человек, а зверь или огромная птица. Похоже на… на горбуна… да…
Где-то наверху и вдали залаяли собаки.
– Хант! – донесся издалека голос. – Какого черта ты делаешь в погребе?!
Горбун наклонился к ней и хрипло прошептал:
– Молчи, если не хочешь сдохнуть.
– Хант! Покорми собак, они у тебя голодные! Чуть не растерзали меня!
– Хорошо! – крикнул он в ответ скрежещущим голосом. – Покормлю!
– И не затягивай с моим делом! Управься побыстрее!
– Да!
Застучали шаги. Хлопнула дверца машины. Заурчал мотор. Колеса зашелестели по гравию.
Когда шелест растворился, утих вдали, человек-зверь вновь сгорбился над Машей. Она почувствовала, что от незнакомца пахнет псиной.
Маша попробовала заговорить.
– Не… убивай…
Она осеклась. Неужели этот сдавленный, хриплый, невнятный, свистящий шепот сорвался с ее губ? Услышал ли ее этот человек?
Да, он ее услышал.
– Хант не убьет, – сказал он. – Ты уже умерла. Ты мертвая.
Зрение Маши сфокусировалось на лице незнакомца, оно обрело черты, и Любимова поняла, почему его называли Хантом. У мужчины были раскосые глаза. Кожа смуглая, обветренная, изрытая морщинками. Черные волосы неровно обрезаны; судя по всему, он стриг их сам.
Силы вновь покинули Машу, и она почувствовала, как проваливается в небытие.
…Горбун посмотрел на лежащую перед ним девушку. Она была красивая. Кожа нежная и чистая, волосы светлые, а брови – темные. Такие ровные и красивые, словно их нарисовали по линейке. Богиня Анки- Пугос – и та, появись она сейчас перед Хантом, не смогла бы выглядеть красивее.
Хант никогда раньше не видел таких красивых женщин. Впрочем, уже лет пять он общался исключительно с мужчинами – водителями грузовиков и охотниками за рухлядью, которые гордо называли себя антикварами и готовы были отвалить хорошую цену за какую-нибудь никчемную безделушку, вроде старой сломанной печатной машинки.
Продолжая разглядывать незнакомку, Хант высунул кончик языка и слегка поцокал.
Эта девушка была так красива, что казалась Ханту ангелом. Белокурые волнистые волосы, рассыпавшиеся по жесткой черной подушке, – просто ангельские крылья. Приоткрыв рот, горбун хрипло и
