Мысли записывает – уже неплохо. Но проявлять к этому повышенный интерес он счел преждевременным. Как ни взволнован Тихон всем происходящим, а неизвестно, не вызовет ли у него отторжения посторонний интерес к его мыслям.

Федор перевел рычаг, который, как он предположил, регулирует подачу газа. Огонь стал сильнее, и шар снова начал подниматься. Нет, не то. Надо искать другой способ управления.

Рычагом он двигал наугад и с некоторой опаской. Но поскольку ничего другого сделать было невозможно, опаска его была не слишком велика.

Ситуации, когда нет выбора, возникали в его жизни редко. Да, собственно, и не бывало таких ситуаций.

– Вы почему улыбаетесь? – настороженно спросил Тихон.

– Потому что мне легко.

– Что легко? – удивился он. – Огонь загашивать?

– Легко находиться в ситуации, когда нет выбора.

– Ну да! – не поверил Тихон. – Когда нет выбора, то тяжело.

– Нет, легко. Понятно, что надо делать. Выбирать не из чего. А выбор – самое тяжелое и есть.

– Не знаю… – задумчиво проговорил Тихон. – Разве?

Кажется, его заинтересовала эта мысль.

– Точно, точно, – заверил Федор. – К тому же, когда нет выбора, то нет и соблазна лгать. Даже белой ложью.

– Белая – это какая?

Тихон заинтересовался еще больше.

– Это американское понятие. Значит, ложь во спасение. А бывает еще черная ложь. Та уже настоящая, подлая. Хуже черной лжи только самообман.

Это слово резануло слух, проехалось по сознанию, как пила. Вот уж действительно, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется! Сочувствия, которое при этом должно наступить, Федор, впрочем, не испытывал. К кому сочувствие, к себе, что ли? Он не находил причин, по которым должен был бы себе сочувствовать. Недальновидность – не причина, занятость – еще меньше.

«Ладно, хватит, – оборвал он эти мысли. – Как вниз-то полетим?»

Кроме рычага, из систем управления имелась только веревка, соединенная с клапаном. Федор потянул за веревку – из клапана со свистом начал выходить теплый воздух, и шар медленно пошел вниз.

– Отлично! – сказал он. – Но торопиться не будем. Пусть лучше сам потихоньку остывает.

Шар снижался, это было видно. И хорошо, что снижение началось не само собой, а ровно тогда, когда Федор его и наметил, – когда закончилась полоса леса. Точность расчета его порадовала. Он, конечно, знал, что лес не будет тянуться долго, не тайга же кругом, обычное Подмосковье, но где закончится лесная полоса, представлял себе очень приблизительно, так что и снижение шара начинал регулировать почти наугад.

И вот теперь они снижались не над лесом, а над полями. Странно, что есть еще поля. Земля здесь золотая, удивительно, что на ней выращивают овес, а не строят дома.

Воздух из шара Федор больше не выпускал – шар снижался сам собой, остывая. Есть надежда, что он продолжит это делать не резко, а плавно. Надежда, но не уверенность.

– П-падаем…

Самообладание, которое он и так-то поддерживал в себе из последних сил, явно изменило Тихону. Он смотрел на приближающуюся землю расширенными от ужаса глазами, и зубы у него стучали.

– С чего ты взял? – пожал плечами Федор.

«Такое самообладание, как у тебя, просто бесчеловечно! – сказала Варя. И добавила: – Впрочем, как и все остальное в тебе».

В целом она была права. Но вот в этом конкретном случае его самообладание оказывалось кстати.

Река блестела под ними широкой полосой.

– Мы сейчас сядем, – сказал Федор. – Скорее всего, на воду. Это Москва-река. Ты плавать умеешь?

– Д-да…

– Хорошо. Но вода, учти, холодная, поэтому главная задача – как можно быстрее оказаться на берегу.

Главная задача была – уцелеть при посадке. Но говорить об этом перепуганному мальчишке Федор не стал. Корзина была уже в десяти метрах от реки.

– Держись за меня, – быстро сказал он и, не дожидаясь, пока Тихон за него схватится, сам обхватил его за плечи. – Садимся!

Они не опустились на воду – корзина просто плюхнулась в реку, как огромная лягушка. Но шар еще летел, хотя уже не вверх, а горизонтально, и корзина мчалась за ним по поверхности воды.

– Отлично! – крикнул Федор. – Как на водных лыжах!

Тихон был так перепуган, что уже не пытался скрывать свой страх нисколько. Он дрожал, вцепившись Федору в плечо, и тоненько, как кутенок, всхлипывал:

– Разобьемся… разобьемся…

Корзина зацепилась за берег; за корягу, может. Шар рвался дальше, и она дергалась тоже, как будто пыталась избавиться от досадной помехи.

– Все! – скомандовал Федор. – Давай на берег!

Ему было так легко, что он смеялся в голос. Повезло же им, повезло необыкновенно!

Корзина была наклонена к берегу – выбраться из нее было нетрудно. Федор выбрался сам и вытащил Тихона. Увидев твердую землю, тот немного успокоился, во всяком случае, перестал дрожать и скулить, и через борт корзины перелез почти что сам.

Федор подхватил его под мышку, как маленького, и перетащил через прибрежную осоку. Воды здесь было по колено, но непонятно, сколько придется добираться до дому, и незачем мальчишке идти с мокрыми ногами.

– Полет удался, – сказал он, поставив Тихона на сухую траву. – Или не понравилось?

– Понравилось. – Страх еще не прошел, и улыбка у Тихона получилась кривоватая. – Это белая ложь, – тут же пояснил он.

«Самоирония присутствует, – подумал Федор. – Хорошо».

Они сидели на сухой рыжей траве и молчали. Шар посипел немного, дернулся еще несколько раз и успокоился, обмяк. Наверное, совсем остыл. Он покачивался на воде, как тяжелое оранжевое солнце.

Настоящее солнце стояло высоко, но светило неярко. Наверное, это последнее осеннее солнце. В следующий раз оно выйдет на небо зимой, сквозь волнистые туманы. Нет, это луна пробирается сквозь волнистые туманы. На печальные поляны льет печальный свет она, и что-то слышится родное в долгой песне ямщика, то ль унынье вековое, то ль сердечная тоска.

«Родина, что ли, стихи навеяла? – подумал Федор. – Вспоминаю, как Кирка».

Ах ты!.. Он тут же представил, что творится сейчас с Кирой, и ему стало не по себе. Главное, и телефон московский еще не успел купить, и сообщить, что все в порядке, невозможно.

– Вы на меня рассердились, да?

Голос Тихона вывел из размышлений – как поэтических, так и житейских. Вид у мальчишки был подавленный.

– Я вообще не рассердился, – ответил Федор. – С чего ты взял?

– У вас лицо сердитое стало. – По своему обыкновению, Тихон расстроенно шмыгнул носом. – Ну, что вы из-за меня черт знает куда попали.

– Черт знает куда можно попасть только из-за себя самого, – усмехнулся Федор. – Сердиться за это на кого-то, кроме себя, глупо. И не рассердился я, а расстроился. Представил, что сейчас с Кирой делается.

– Ничего с ней не сделается, – сердито сказал Тихон.

– Ты уверен?

– Да!

– Насколько я помню, ты был уверен, что корзина крепко привязана.

Тихон замолчал и снова шмыгнул носом, на этот раз виновато.