Они с Норой сидели молча в неярком свете голой лампочки, и растерянность с печалью лежали на весах их сознания. И никто не мог им сказать, что с этим грузом поделать.

«Что мне делать? Что мне делать сегодня, завтра?»

Никогда Кира не находилась в такой растерянности. Да просто в отчаянии она находилась! И растерянность, и отчаяние были так велики, что даже горе из-за Витиной смерти из-за них уменьшилось.

Никому этот ребенок оказался не нужен. То есть абсолютно никому. Ни единому человеку на свете. Кира никогда не предполагала, что такое может быть, оттого и растерялась.

Витин отец на похоронах напился – уже на кладбище принес с собой бутылку, если не в церковь еще, – и спросить его о чем-либо было невозможно. Охранники увезли его в гостиницу в бессознательном состоянии.

Мать причитала над закрытым гробом так, что Киру с души воротило, таким нескрываемым притворством звучали эти вопли. Как только приехали с кладбища в ресторан, материнская скорбь сразу улетучилась. Ела эта ражая старая тетка с такой жадностью, словно кто-то собирался отнять у нее пищу. Но к ней Кира все-таки подсела: хочешь, не хочешь, а надо спросить, что делать с ее внуком.

– А хиба ж я знаю?

Она насторожилась сразу, как только услышала вопрос. Кира узнала эту настороженность, сам облик этой настороженности: точно так она выглядела у Тихона.

– Мне его Витенька-покойник и не показал ни разочку, внука того, – заявила тетка. – С жонкой они чи жили, чи не – не знаю. Во и пусть она себе решает, как хочет. Ее ж дитё, не мое, во пускай она и решает.

От этих интонаций Кире захотелось немедленно подняться, уйти и больше никогда эту женщину не видеть. Что это за люди, как они живут, чем живут?.. Никогда ей этого не понять, да и пропади они пропадом, чтоб она их понимать стремилась!

– Жены нет, – все-таки сказала Кира. – Никто не знает, где она.

– Ну так нехай пошукают, – отрезала тетка.

– Может быть, вы пока внука к себе возьмете? – нехотя спросила Кира.

Ответ ей был в общем уже понятен, однако тетка проявила и склонность к неожиданным аргументам.

– А чи он мне внук, чи не, хто его знает? – заявила она. – Я свечку не держала. Може, Витька потому нам его и не показывал, что сам не знал, чи его сын, чи не его.

– Его, его, – усмехнулась Кира. – Они похожи как две капли воды.

Тут теткино лицо жалостно скривилось, и из глаз ручьями полились слезы.

– А чего ж тебе от нас надо? – Она завелась с полоборота, как хорошо смазанный мотор. – А мы ж с батькой старые, а он же хворы у меня, чи ты не видала? Куда мне еще хлопца брать? В земельку ты меня хочешь раньше смерти заховать?

– Никто вас ховать не собирается, – сердито бросила Кира, вставая из-за стола. – Живите себе на здоровье.

Она не могла больше оставаться на поминках. Она вообще не понимала, что это за дикий обычай, есть и пить, едва опустив человека в могилу. И от того, что происходили поминки в дорогом ресторане, они казались ей еще более дикими.

Обернувшись у двери, Кира увидела, что безутешная мать уже не плачет, а складывает в пакет еду со стола.

Хоть все это было и ожидаемо, но противно до тошноты. А главное, не выводило из тупика, в котором Кира оказалась.

Хорошо хоть Нора не заявила, что ей нет дела до чужого мальчишки; этого, впрочем, и представить было невозможно.

– Я с ним побуду, Кирочка, ты об этом даже не думай, – заверила она. – Я ведь целыми днями без дела маялась. Думала, внуков буду нянчить, так Люблюха с Саней вечно в поездках, и мальчики с ними, и я их мало вижу. А без дела я сидеть не могу, ты же знаешь.

Конечно, Кира это знала. Когда они были маленькие – и она, и Сашка, и Люба, и Федор Ильич, – Нора возилась с ними со всеми и помогала по хозяйству в их семьях. Это получалось у нее легко, под ее руками все будто само собою делалось.

Но это кончилось, прошло. Старики умерли, родители состарились, дети выросли. В тишину и пустоту Кириной квартиры Нора приходила убираться раз в две недели, не чаще. У Кузнецовых, правда, жизнь была энергичная – Илья Кириллович еще работал, и должность у него была немаленькая, но все равно: в доме, где нет детей, и уборки не бывает много, так что Нора не тратила на это много времени. Не говоря уж про Иваровских – у них квартира большую часть года вообще стояла пустая.

Так что с Тихоном Нора готова была сидеть сколько понадобится.

Но дело ведь не только в том, кто будет варить ему обед и стирать рубашки. Кто будет его растить, это было непонятно.

Кто станет следить, чтобы он не связался с дурной компанией, кто посоветует, какие ему читать книжки, кто запретит целыми днями сидеть перед компьютером, играя в дурацкие стрелялки?..

И кого он во всем этом послушается, вот ведь еще что! Уж что не Киру, это точно: когда она появлялась в квартире в Трехпрудном переулке, Тихон смотрел на нее волком. Почему именно она вызывает у него такое отторжение, Кира не понимала, и это приводило ее в состояние растерянности и злости.

Но сильно предаваться каким-либо чувствам по отношению к Тихону у нее не было возможности. Надо было решать более насущные задачи. В конце концов, не младенец же он, чтобы сидеть дома с няней. Ноябрь на дворе, мальчик в школу должен ходить. И понятно, что, кроме нее, устраивать его в школу некому.

К счастью, Кира обнаружила в квартире его свидетельство о рождении. Длугач Тихон Викторович. Отец – Длугач Виктор Григорьевич. Мать – Длугач Ольга Андреевна. Место рождения – Москва. Для устройства в школу, можно надеяться, этого хватит.

В школу Кира пошла в свою, двадцатую, во Вспольном переулке. Конечно, она знала, что «двадцатка» теперь считается не просто хорошей школой с домашним отношением к ученикам и с отличным английским, из-за чего туда раньше стремились отдать детей не только жители окрестных домов, но и многие интеллигентные люди, которым было небезразлично, чему их дети выучатся и в какой компании.

Тогда была только одна проблема: Вспольный переулок относился к Краснопресненскому району, а Малая Бронная – к Фрунзенскому, и чтобы записать Киру в школу, на переговоры со строгим директором была отправлена не менее строгая бабушка Ангелина. Понятно, что переговоры увенчались полным ее триумфом.

Первого сентября, кроме букета гладиолусов, Кира понесла в школу луковицы тюльпанов, которые папа, чертыхаясь, раздобыл в какой-то озеленительной конторе. Так здесь было заведено – к весне из этих луковиц получалась роскошная клумба. Перед первым уроком старшеклассники втащили первоклашкам прямо в класс огромный короб с яблоками и грушами из школьного сада. В саду этом был еще грот, пасека и озеро с рыбками, и все это происходило не от погони за стильностью, а от той самой домашности, которой эта школа и славилась.

Но за те годы, что прошли после того как Кира ее окончила, «двадцатка» сделалась самой престижной школой Москвы, и, судя по параду лимузинов во Вспольном переулке, туда устремились все скороспелые богачи, которым захотелось считать себя элитой.

Ну и наплевать! В конце концов, она теперь и сама за элиту сойдет. Должен же ей когда-нибудь пригодиться ее нынешний статус, вот и пусть пригодится сейчас.

Яблони и груши росли в школьном саду по-прежнему. Грота и рыбок, правда, не было.

– Зато у нас сакура есть, – сообщила Элен Владимировна, первая, кого Кира встретила в учительской.

Звали ее не Элен, а просто Еленой, и даже Леной, она была совсем молоденькая, чуть ли не вчера из иняза, когда начала учить Киру в первом классе английскому. Но все называли ее Элен, и ей это нравилось.