— Есть.

— Подолян — прикроешь его отсюда. Мамедов — давай, бери свою дуру и уходи выше. Работаешь только в самом крайнем случае.

— Есть.

Начиная с восьмидесятых годов — американская армия превзошла советскую в возможности ведения боя ночью. У американцев вертолеты с системой FLIR, радара для полетов в сплошной темноте — появились еще во Вьетнаме — мы и в Афганистане не могли нормально обеспечить ночные полеты. А ведь караваны гоняли ночью! Сейчас, после сокращения ОКСВ в разы — проблема встала особенно остро. Но ее — решали. На БелОМО, не мудрствуя лукаво, скопировали очки ночного видения AN-PVS7, которые удалось захватить в Никарагуа, именно они были на Гвардии младшем сержанте Шаповале и Гвардии сержанте Абдулове. У остальных — на автоматах, снайперских винтовках и пулеметах были ночные прицелы. Это раньше была специальная модификация Н для автоматов и ручных пулеметов, сейчас же — в полевых мастерских под эту модификацию переделывалось все оружие СА, ночные и оптические прицелы поступали во все большем и большем количестве и в некоторых подразделениях — они были уже у каждого.

— Остальным — занять позиции. Стрелять только по команде. Шаповал, Абдулов — вперед!

— Хакарат макава! Хакарат макава![61] — громыхнуло с вертолета.

Душманы — несмотря на то, что еще недавно они были своими, сейчас они были душманами — были метрах в пятидесяти, уже — на дальности броска гранаты. Гвардии сержант Абдулов — перещелкнул предохранитель в среднюю позицию, решив — что если что — саданет очередью, и пусть потом судят. Потому что нет здесь своих — одним духом меньше и хорошо.

— Топак де пар ми дзака ки хиз де! Лаасуна портакра! Лаасуна портакра! Мукавамат макаваи![62] — громыхало с вертолета.

Один из боевиков впереди дернулся — и опережая его движение четко стукнула СВД.

— Мать… — выпустив короткую очередь, Гвардии сержант Абдулов бросился на землю.

— Не стрелять! Не стрелять! Вашу мать не стрелять! Сдавайтесь там, а то всех положим!

Бывшего генерального секретаря ЦК НДПА, Мухаммеда Наджибуллу содержали в ленинской комнате — просто больше негде было, не было свободного места. Было известно, что президент — в молодости занимался боксом и национальной афганской борьбой — поэтому, не далее чем на два шага от бывшего генсека находился зам по физподготовке базы по прозвищу Мускул. Сей субъект был знаменит на весь ограниченный контингент тем, что он выступал перед новобранцами с двухпудовой гирей. Он выходил перед строем с этой гирей, ставил ее и говорил — вот видите, это гиря. Ее можно поднять — при этих словах он ее поднимал. Ее можно поставить — при этих словах он ставил ее обратно на землю. А еще, ей можно перекреститься. И с этими словами — Мускул крестился, но не перстами, а зажатой в кулаке ручкой гири. Те из салаг, до которых еще не дошло, куда они попали — при виде этого зрелища моментально прозревали…

Сразу возник вопрос о том, кто будет обыскивать президента. Для мусульманина личный обыск — унижение, но для советского военнослужащего обыскивать кого-то, тем более того, кто еще недавно считался другом — тоже унижение не из последних. Сошлись на том, что бывшему президенту подобрали в каптерке полный комплект советской полевой формы, и попросили его переодеться, отдав одежду. Теперь — гэбье в одном из ангаров зачем-то ее перетряхивало, вскрывало швы.

Перед дверью ленкомнаты стоял пост — два солдата спецназа, вместо положенного по уставу в таком случае штык-ножа, у них было по пистолету Стечкина и по автомату Калашникова с боекомплектом, в нарушение устава при начале дежурства патрон досылался в патронник. Еще двое, вооруженных точно так же — стояли на улице под окном.

Человек в штатском, поднялся на второй этаж, сделал несколько шагов — и тут же был остановлен зловещим щелчком предохранителя пистолета. Ни положенного по уставу окрика «стой, кто идет», ни вопроса «кто здесь» — просто щелчок предохранителя.

— Свои — сказал он.

— Пароль?

— Двина на сегодня…

— Можете идти…

Человек в штатском подошел к стоящим на посту часовым, предъявил красную корочку с тиснением золотыми буквами на обложке — КГБ СССР. Часовой достал блокнот, карандаш и переписал данные удостоверения. Отступил в сторону.

Человек шагнул в комнату, где содержался пленник.

— Выйдите!

Начфиз Мускул удивленно посмотрел на вошедшего. Тот был среднего роста, с проседью в волосах — он был ниже президента больше чем на голову.

— Товарищ… опасно.

— Выйдите, майор!

Звание начфиза звали не все. И еще меньше из тех кто знали — прошли бы пост охраны на дверях.

— Я за дверью буду, товарищ… генерал.

Когда за Мускулом закрылась дверь, бывший генеральный секретарь — он не был связан, на нем не было даже наручников — затравленно посмотрел на вошедшего.

— Здравствуйте, рафик Мухаммед. Или саид раис…[64] как там теперь…

— Здравствуй, мушавер[65] — сказал бывший генсек — живой, значит… Не ждал я тебя увидеть, не ждал…

— В жизни всякое бывает. Догадываешься, зачем я пришел?

— Да догадываюсь… Только мне то с этого — чего?

— Жизнь.

— Вот так?

— А ты как думал, рафик, а? Ты думаешь — мы зачем тебя искали? Ты для нас — тьфу. Хочешь, в Пакистан потом отпустим? К семье? Или где она у тебя там… в Югославии…

Бывший генсек ничего не ответил.

— Боишься… И правильно делаешь. Тебе, рафик командон, нужно уже не бояться. Тебе надо завещание писать. Замочат ведь тебя.

— Замочат?

— Ну, убьют. Взорвут, застрелят, голову отрежут. Замочат — это так в тюрьме говорят, набрался я там… слов разных.

— В тюрьме, значит, отсиделся, мушавер?

— В ней самой рафик, в ней самой. Добрые люди помогли, есть люди на свете. А сейчас — и реабилитировали вчистую, и на работе восстановили.

— Полковник сейчас?