Однажды А. Д. Татищев, генерал-полицмейстер времен Елизаветы Петровны, объявил придворным, съехавшимся во дворец, что государыня чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из губерний о многочисленных побегах заключенных.

— Государыня велела мне изыскать средство для пресечения этого безобразия, и я это средство изыскал. Оно у меня в кармане.

— Что же это за средство? — спросили любопытные.

— Вот оно, — сказал генерал-полицмейстер, вынимая из кармана штемпель для клеймения лбов, на котором было написано слово «вор». — Теперь преступника, даже если он убежит, будет легко обнаружить по слову «вор», выжженному на его лбу.

— Но, — возразил ему один из присутствовавших, — бывают случаи, когда иногда невиновный осуждается. Как же быть, если такая ошибка обнаружится?

— О, у меня и этот случай предусмотрен, — ответил Татищев с улыбкой и вытащил другой штемпель, на котором вырезано было «не».

Вскоре новые штемпеля были разосланы по всей империи.

* * *

Старый генерал Шестаков, никогда не бывавший в Петербурге, не знавший в лицо императрицы Екатерины II, был впервые представлен ей. Екатерина долго милостиво с ним беседовала и, между прочим, в разговоре заметила, что совсем его до сих пор не знала.

— Да и я, матушка-царица, не знал вас, — наивно и добродушно ответил старый воин.

— Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! — со смехом сказала императрица.

* * *

Старый воин, адмирал, после какого-то блестящего боя, в котором он одержал победу, был представлен Екатерине И, и та просила его рассказать подробности этого боя. Адмирал начал рассказывать, и рассказывал складно; но постепенно воспоминания увлекли его, — человек же он был очень пылкий, притом всю жизнь проведший среди своих матросов; тонкое обращение придворной сферы было ему неведомо, — и вот, в жару воспоминаний, он на некоторое время забыл, что перед ним императрица, и из его уст начали вырываться такие слова и фразы, «сделавшиеся классическими», как выражался Гоголь, что все присутствующие помертвели от ужаса. Опомнился, наконец, и сам повествователь и со слезами на глазах стал просить у императрицы прощения.

Екатерина, слушавшая его, глазом не моргнув, очень спокойно отвечала:

«Продолжайте, продолжайте, пожалуйста, я ведь этих ваших морских слов и названий все равно не понимаю!»

* * *

Под фамилией Кульковский был известен в XVIII веке князь Михаил Алексеевич Голицын, которого иногда еще называли Квасник. Он был придворным шутом императрицы Анны Иоанновны. Между прочим, его свадьба, на потеху царскому двору, на дворовой девке справлялась с весельем и фейерверками в специально построенном ледяном доме и описана писателем И. И. Лажечниковым в романе «Ледяной дом».

* * *

Когда об одном живописце говорили с сожалением, что он пишет прекрасные портреты, а дети у него некрасивы, то Кульковский сказал:

— Что же тут удивительного: портреты он делает днем…

* * *

Пожилая дама уверяла, что ей не более сорока лет. Кульковский, хорошо зная, что ей уже за пятьдесят, сказал:

— Можно ей поверить, потому что она больше десяти лет в этом всех уверяет.

* * *

Один генерал восьмидесяти лет от роду женился на молоденькой и хорошенькой девушке. Однажды он пожаловался Кульковскому:

— Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников.

— Конечно, не можете надеяться, — отвечал шут, — но всегда можете опасаться.

* * *

Бирон однажды спросил Кульковского:

— Что думают обо мне россияне?

— Вас, ваша светлость, — отвечал он, — одни считают Богом, другие сатаною и никто — человеком.

* * *

Одна престарелая вдова, любя Кульковского, оставила ему после смерти богатую деревню. Но ее молодая племянница начала с ним судебный спор за такой подарок, не по нраву ему доставшийся.

— Вам, сударь, — сказала она в суде, — досталась эта деревня за очень дешевую цену!

Кульковский ей ответил:

— Сударыня, если угодно, я вам ее с удовольствием уступлю за ту же цену.

* * *

У Кульковского спросили, почему богиня любви — Венера — всегда изображена нагой?

— Потому, — ответил Кульковский, — что она делает почти нагими тех, кто чрез меру пленяется ее веселостями.

* * *

Кульковский часто посещал одну вдову, к которой ходил и один из его приятелей. Он лишился ноги в бою под Очаковом, а потому имел вместо нее деревяшку.

Когда вдова стала ждать ребенка, то Кульковский сказал приятелю:

— Смотри, братец, ежели ребенок родится с деревяшкою, то я тебе и другую ногу перешибу.

* * *

Поэт В. К. Тредиаковский, желая поддеть и сконфузить Кульковского, спросил его:

— Какая разница между тобою и дураком?

— Дурак спрашивает, а я отвечаю, — сказал ему на это Кульковский.

* * *

На приеме у Бирона одна молодая и хорошенькая дама во время разговора о нарядах сказала:

— Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.

— Ах, сударыня, — подхватил Кульковский, — это было бы самым вашим дорогим нарядом!

* * *

Оказавшись в кругу петербургских академиков, среди которых находился и Михаил Васильевич Ломоносов, как-то молодой и хвастливый князь Иван Куракин решил напомнить, что и он «величина».

— А вот я — Рюрикович! Мое генеалогическое древо уходит корнями к Владимиру Красное Солнышко. Кто еще здесь может заявить такое о себе? Вот ты, Михайло сын Васильев, способен что-нибудь подобное сказать о своих предках?

— Увы, нет, — с грустью ответил Ломоносов. — Дело в том, что все метрические записи нашего рода пропали во время Всемирного потопа.

* * *

Будучи уже известным ученым, Ломоносов до последних дней испытывал нужду.

Однажды придворный вельможа, заметив у Ломоносова маленькую дыру в кафтане, из которой выглядывала рубаха, ехидно спросил:

— Ученость, сударь, выглядывает оттуда?

— Нисколько, — ответил Ломоносов. — Глупость заглядывает туда.

* * *

Генерал-прокурор князь А. А. Вяземский представил раз Екатерине II сенатское решение по какому- то делу. Государыня утвердила решение подписью «быть по сему». Подписанный указ перешел от