узреть дивную ножку, выставленную из кареты…
– Хотя уж ножки-то свои она всякому и в любое время показать готова, – злословила Любовь Самойлова. – Слышали? Нарочно для нее ставят водевиль, который так и называется – «Ножка». Ах, у этой барышни нет ни капли мысли в голове. Она свою репутацию вовсе загубила, неужели не понимает? И снова ножки, ножки свои оголять будет всем на потеху!
Надежда угрюмо молчала, слушая сестру. Самойловым в жизни не повезло, что одной, что другой: ножки у них были коротковаты и кривоваты – их, конечно, выставить можно, однако лишь на потеху да позор. А у Асенковой, как назло, ножка такая, что небось пришлась бы по вкусу даже привереде Пушкину, который некогда уверял: «Вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног».
Ну разве это справедливо, с отчаянием думала Надежда, разве справедливо, что существует эта Варя Асенкова, подружка детства, незаконнорожденная, которой достаются и лавры, и розы любви?! Почему вокруг нее толкутся толпы поклонников, в то время как ей, Надежде, с таким трудом удается удержать рядом с собой какую-то тройку или четверку? И никто из них даже не намерен стреляться из-за нее, ну совершенно ни единый человек! Это нечестно, нечестно! Слишком уж счастливо живет эта Асенкова, вот что! И все старания погубить ее разбивались в прах, была уверена Наденька. Видимо, ее не сверзнуть с пьедестала.
Ах, если бы она знала то, что знала Наталья Васильевна Шумилова, то спала бы гораздо спокойней, честное слово!
В тот вечер, когда Григорий Скорский разрушил все замыслы, которые строила против дочери и наследницы Николая Шумилова его «неутешная» вдова, Сергей воротился в дом и нашел свою хозяйку почти без чувств. Она билась в страшной истерике, не обращая никакого внимания даже на мертвое тело Раиски, которое так и оставалось в углу комнаты. Без преувеличения можно было сказать, что Наталья Васильевна чувствовала себя, как змея, у которой вырваны ядовитые зубы, или как тигрица, запертая в клетке. Видимо, разум у нее помутился, потому что, едва Сергей воротился, она приказала ему отправиться к Скорскому и убить его, пусть даже голыми руками придушить, как он придушил Раиску.
Верный пособник и любовник только плечами пожал в ответ на такое безумие и сказал, что ему еще не надоело жить, чтобы его за убийство императорского кавалергарда отправили на эшафот. Господин этот правильно сказал – хозяйка за него не заступится.
– А за меня кто заступится, кто? – кричала, как безумная, Наталья Васильевна, разрывая на груди платье, потому что ей было нечем дышать от бессильной ярости. – Нет такого человека на свете! Не нужна я ни одной душе! Даже если я сейчас вот здесь умру, никто обо мне не заплачет, никто не опечалится! – И она залилась слезами, которые напугали Сергея.
– Успокойся, милушка, – заговорил он встревоженно. – Пожалей себя, не рви ты себе сердце! Верь в то, что Божьим произволением все само собой уладится. Молись и верь. Помнишь, как ты молилась, чтобы вдовой остаться? И выпросила ведь волюшку у Господа! А будешь так крушить себя, не ровен час, захвораешь и умрешь, на радость своим неприятелям. То-то ты такая же бледная, каким был покойный наш хозяин!
Сергей от всей души хотел успокоить свою ненаглядную госпожу, однако вместо этого смертельно ее напугал.
Наталья Васильевна и всегда-то была мнительна и истерична, а события нынешней ночи вовсе лишили ее сдержанности.
И Скорский, и Асенкова, и даже деньги были забыты. Она ринулась к зеркалу, выискивая в своем лице следы той бледности, о которой говорил Сергей.
– Черт возьми, – восклицала она, – да как я не подумала раньше, что могла заразиться от него?! – Она избегала называть мужа по имени, словно боялась вызвать покойника. – На похоронах кто-то сказал, мол, у него было что-то вроде чахотки, а ведь чахотка заразна! Как бишь того доктора звали, который ему кончину предсказал? Раух… да, Раух… Живет напротив Армянской церкви… Ехать к нему! Ехать немедленно! Закладывай лошадь, Сергей!
– Да куда ехать, ночь на дворе, – возразил Сергей, несколько испуганный успехом своих уговоров. – И доктор, поди, спит еще. А они, немцы, злющие создания, еще от злобы наврет тебе с три короба, вовсе с ума сойдешь. Давай подождем до приличного времени. Да и надо решить, что с этой падалью делать, – он небрежно ткнул ногой труп несчастной Раиски.
– Пока темно, свези да сунь в какой-нибудь канал или в Неву, – небрежно сказала Наталья Васильевна. – И поспеши! Чуть пробьет восемь, поедем к доктору, и мне все равно, приличное это будет время или нет!
Пока незаменимый Сергей исполнял страшное приказание, Наталья Васильевна набила ридикюль деньгами. Она слышала, что немецкие доктора дерут с русских простаков втридорога, но скупиться, когда речь шла о ее жизни, не намеревалась.
Доктор, впрочем, еще не начал приема. Пришлось ждать, пока он встанет да позавтракает, и к тому времени, когда строгая прислуга наконец позволила Шумиловой войти к доктору, Наталья Васильевна была на грани обморока. Ужасы собственной смерти и даже разложения представлялись ей беспрерывно, и в кабинет она вошла в таком состоянии, что, прикажи ей Раух для спасения ее жизни немедленно выплатить Варваре Асенковой деньги, причитающиеся ей по завещанию, Наталья Васильевна покорилась бы без малейшего ослушания и молчания.
Уже на пороге Наталья Васильевна рухнула на колени и поползла к Рауху, протягивая ему раскрытый ридикюль, наполненный золотыми монетами и ассигнациями. Любой другой человек, наверное, вытаращил бы глаза, но доктор Раух слишком многое повидал за время своей медицинской практики. Случалось, ради спасения своей жизни люди предлагали ему баснословные состояния, титулы и даже небольшое итальянское княжество. Если бы Раух был столь же блистательным исцелителем, как диагностом, он бы уже не только озолотился, но и повелевал бы миром. Однако он был всего лишь врачом, к тому же не любящим и не умеющим лгать, но не более. Поэтому он не без брезгливости запустил свои длинные пальцы в ридикюль, вынул сумму, втрое превышающую ранее назначенный им за первичный визит гонорар, – один русский столько же заплатил ему недавно, а потом даже отказался забрать половину, когда доктор высказал ему роковой диагноз, и оставшаяся у него сумма доктору понравилась, он даже решил повысить гонорар, если находятся люди, которые готовы его давать, вот и сия дама из таких. Раух спросил, чем он может помочь мадам, и выжидательно примолк, но пауза длилась недолго. Mадам, с трудом пробиваясь сквозь слезы, сообщила, что ее имя – Наталья Васильевна Шумилова, что ее муж недавно был с визитом у господина доктора и тот предсказал ему скорую кончину от болезни. Предопределение сие сбылось, муж в могиле, и теперь Наталья Васильевна страшно испугана, а не могла ли она заразиться от мужа и не последует ли вскоре за ним.
– Спасите меня, спасите… – задыхалась она от рыданий.
– А что, вы ощущаете некие признаки болезни? – спросил Раух, удивляясь такому совпадению. Жена того самого купца! И опять нет счету деньгам. Видимо, она получила хорошее наследство после мужа.
– Нет… Да… Я не знаю… Я боюсь! – твердила Наталья Васильевна, и тогда доктор объявил, что должен произвести тщательный осмотр, а потому просит ее раздеться и позвонить вот в этот колокольчик, чтобы позвать его, когда она будет готова.
Он принимал у себя уже не первую русскую даму и знал, что они, независимо от сословия, до чрезвычайности стыдливы. При слове «раздеться» они, как правило, расстегивали верхнюю пуговицу, а в лучшем случае спускали с плеч платье. Каково же было его изумление, когда он, явившись по звону колокольчика, обнаружил в своем кабинете совершенно голую особу, ну то есть без малейшего признака одежды и белья на ее пухленьком белом теле. Доктор Раух удивился, как же она умудрилась снять с себя все свои дамские штучки, в том числе кринолин и корсет, все это теперь громоздилось на полу.
«Как же она это вновь наденет? – всерьез озадачился он. – Может быть, в карете ждет горничная? Иначе кто зашнурует ей корсет? Или, Боже помилуй, она попросит меня?!»
Раух брезгливо передернулся – он мог прикасаться к женскому телу только в медицинских целях. У него никогда не было жены, он вообще не интересовался женщинами (мужчинами, впрочем, тоже),
