Александре Федоровне. Он должен пресечь слухи, которые иначе пойдут бродить по Петербургу, а потом и по стране, переползут границу… Имя государя, перед которым преклонялся Скорский, будет опозорено… Он должен заставить замолчать обитателей этого дома. В этом он видел свой долг верноподданного дворянина и благородного человека. Но как это сделать?
В ту минуту, когда он пытался найти решение, растворилась дальняя дверь, ведущая из других покоев, и показалась Наталья Васильевна Шумилова, одетая в траурное платье. Шумилова, стоящая вся в черном посреди этой комнаты, где только что свершилось убийство, к коему и она имела самое непосредственное отношение, показалась Скорскому зловещей кладбищенской птицей, которая прилетела клевать мертвечину. В это мгновение он не мог понять, какая сила принесла его сюда, как он вообще мог пожелать коснуться этого тела, поглядеть в эти глаза, прижаться к этим губам? Наталья Васильевна сейчас стала для него олицетворением всего самого отвратительного и пугающего, что может только встретиться человеку. Однако если бы не его постыдное желание, если бы не судороги уязвленного Варей самолюбия, он не стал бы хранителем тайны, изведать которую не должен никто, кроме него.
И Скорский подумал, что, наверное, правы те, кто уверяет: непрямыми-де путями ведет нас Господь.
– Сергей! – в эту минуту воскликнула Шумилова. – Да ты убил ее?!
– Что было делать, свет мой Наталья? – подал плечами чернобородый, который уже обрел то почти философское спокойствие, которое обыкновенно бывает свойственно всем русским душегубам после совершения ими крайнего злодеяния и придает их жестоким лицам некое загадочное и непостижимое для иноземцев выражение. – Девка не могла уняться и начала бы болтать… Слышала бы ты, что она тут несла про государя императора! Нам не сносить головы, коли выпустили бы ее вон. Господа благодарить надо, что она сюда прибежала из тиятров этих.
– Все так, – кивнула Наталья Васильевна, – да что с мертвой делать? Куда ее девать? Нешто в сарае зарыть, где поленница? Да ведь собаки учуют…
Скорского передернуло от этой деловитости и полного бездушия женщины, которую он намеревался нынче же заключить в свои объятия.
– Известно, кем была эта девка, – продолжала Наталья Васильевна, – известно, что произошло в театре, и вот она мертва… Мало того – убита! Ты ей так шею свернул, что дитя малое догадается – не грибков она покушала, прежде чем помереть.
– Да что же с того? – равнодушно спросил Сергей. – Убита она здесь, да кто это видел? Кто докажет? Если тело здесь отыщут, то да, прицепиться могут, но нам никак нельзя сие допустить, чтоб нашли. Если труп куда-то по-умному отвезти и подбросить, то под подозрение можно и кого-то иного подвести…
При этом он значительно посмотрел на хозяйку, и та радостно всплеснула руками:
– Да ты умен! И впрямь – дело говоришь! Я уж думала, все пропало, не удалось Асенкову под монастырь подвести, однако ж, если труп к театру подкинуть, можно все же ее в грязи замарать. Отравить не вышло, так хоть скандал учиним. Ах, вот жалость, что не Асенковой ты шею свернул!.. Ладно, что попусту сокрушаться. Оберни эту падаль какой-нито рогожкой да вези к театру.
Больше слушать этого Скорский не мог. Ночью порой ему снились кошмары, но кошмарнее этого ничего видеть и слышать не приходилось ни во сне, ни наяву. Поэтому он поступил так, как поступал, когда его начинал душить кошмар. Ночью он срывался с постели, а сейчас ворвался из сеней в комнату и резко проговорил:
– Я этого не допущу.
У Натальи Васильевны и Сергея стали такие лица, словно теперь уже они оба оказались во власти ужасного кошмара, но не видят средства его прервать.
– Это он! – хрипло выдохнул наконец Сергей. – Тот самый сбитенщик! Это он все с ног на голову в театре перевернул, он помешал Асенкову обвинить! Да я его сейчас… – И он пошел на Скорского, засучивая рукава и простирая к нему руки, на которых еще не остыл смертный пот несчастной Раиски.
– Стой! – негромко приказал Скорский, выхватывая из сапога небольшой стилет, который всегда носил с собой. – Стой, или я убью тебя немедленно, и мне ничего за это не будет, потому что ты сам убийца и злоумышленник, так же как и твоя хозяйка. Думаю, она за тебя заступаться не станет, так что стой, где стоишь.
Сергей в сомнении покосился на Наталью Васильевну, но все же замер, меряя Скорского ненавидящим взором.
– Ты что?! – просвистела она страшным змеиным шепотом. – Да ты с ума сошел, Сергей? На кого ты руку хотел поднять?! Греховодник, распутник, пошел вон с глаз моих!
Сергей плюнул под ноги и пошел вон, однако, когда он повинно склонил голову, в черных глазах его просверкнула затаенная усмешка, и Скорский сразу понял, что Сергей не слишком поверил в гневный порыв своей хозяйки. Да и сам Григорий Александрович был очень далек от того, чтобы ей поверить. Притворство звучало в каждом слове Натальи Васильевны, причем она и не слишком старалась притворяться-то.
– Что же вы наделали, – проговорил он с отвращением. – Что вы только задумали, и против кого?! За что вы так ненавидите Варвару Николаевну?! Как вы посмели покуситься на нее? Да вы сами смерти достойны! Я мог бы вас убить так же, как ваш человек убил эту несчастную, – он показал на мертвую Раиску, – и свершил бы благое дело.
Наталья Васильевна упала на колени, рыдая так громко и отчаянно, что могла бы разжалобить даже казенного тюремного экзекутора, однако Скорский при всем желании не мог поверить ни единой слезинке, скатившейся по ее щекам.
– Вы спрашиваете почему? – рыдала Наталья Васильевна. – Да все это из-за вас! Я давно догадалась, что вы неравнодушны к этой актерке, а я не могу пережить это! Из-за нее вы охладели ко мне! Я не могу это перенести, на все готова, чтобы вас вернуть!
– Что же, – не без ехидства спросил Скорский, – вы готовы убивать всех, к кому я неравнодушен?
– Да! – запальчиво выкрикнула Наталья Васильевна.
– Значит, и императрицу тоже? Ведь при дворе чуть не открыто говорят, что я к ней неравнодушен?..
Наталья Васильевна с ненавистью уставилась на него, сообразив, как злобно он над ней смеется.
– Ну так как? – продолжал издеваться Скорский. – Вы признаетесь, что готовы убить императрицу, в коей видите соперницу? А не лучше ли мне сейчас скрутить вас и пинками сопроводить в участок, причем сообщить, что вы из ревности готовите цареубийство?
Наталья Васильевна оскалилась от бессильной ярости. Сейчас она поняла, что в ее душе уже не осталось никакой любви к этому человеку, о котором она так мечтала. О, как хотела она сейчас хоть на миг побыть самой собой, бросить ему в лицо признание, что он ей вовсе не нужен, что ей нужны только деньги, путь к которым загораживает эта проклятая Асенкова!..
Однако Наталья Васильевна приняла самый покорный вид, опустила голову и молчала.
Скорский усмехнулся:
– Я вас прекрасно понимаю. Все мысли, которые мечутся сейчас в вашей голове, все чувства, которые раздирают ваше сердце, написаны на вашем лице. Вы меня ненавидите. И я этому очень рад. Если бы все еще любили меня, то принялись бы оскорблять. Значит, вы запомнили мои слова там, в саду, мол, ничто не возбуждает меня так, как брань, и ничто не охлаждает так, как смирение и молчание.
Наталья Васильевна готова была наброситься на него, но не для объятий и поцелуев, а чтобы разорвать в клочки. Он снова разглядел все ее тайные помыслы, он видел ее насквозь!
– Будьте осторожны и держитесь подальше от Асенковой, – проговорил Скорский, поворачиваясь к двери. – Если с ней хоть что-то случится… Если с ней хоть что-то случится, я не стану медлить с тем, чтобы уничтожить вас, где бы я ни оказался в эту минуту!
Он вышел вон из этого кошмарного дома и вздохнул с облегчением, вспомнив, что его ждет экипаж. У него не было никаких решительно сил. Полное опустошение овладело его душой и сердцем. Угроза Наталье Васильевне, чтобы та не смела причинить вред Варе, была последней услугой, которую он мог оказать той, которую любил так нежно, смиренно и преданно. А ведь не в его натуре было слишком долго взирать на недоступные звезды.
Недоступные? Так ли это?
