У этого дома с воротами, выкрашенными в синий цвет, постоянно — и днем и ночью — толкутся люди. Он стал местом настоящего паломничества. И из близких, и из далеких мест приходят сюда самые разные люди. Приходят, чтобы узнать о здоровье Гани, повидать самого батура, спросить его — не нужна ли ему какая-нибудь помощь. После свидания с Гани-батуром люди спешат в свои селения рассказать новости о герое своим землякам — всех интересует его здоровье.

— Смотрите, из дома вышел Касым-мираб! — произнес кто-то в толпе ожидавших, и люди окружили башмираба, с волнением нетерпеливо заглядывая ему в глаза.

— Братья, наш батур уже восстановил свои богатырские силы, он вновь такой же, каким мы знали его раньше!

— Ну как он там? Рассказывай!

— Не успел я войти, как он поднял меня, схватив за пояс! И на руках пронес в другую комнату! Вот как!

— Слава аллаху!

— А почему он на улицу не выходит?

— Да эти доктора, разве они дадут. Вцепились, словно репей: нельзя да нельзя!

— Что это такое? Да разве можно льва держать в клетке?..

— Истосковался он, наверное, в четырех стенах?

— Точно. Говорит: если доктора не выпустят меня на этой неделе, ночью сяду на коня и убегу в горы. Там-то меня никто не найдет!

— А что? Он может…

А в дом после Касыма-мираба вошли монгол и казах — посланцы Текеса и Кун-Кунеса… Рахимджан Сабири — теперь он занимал пост начальника управления внутренних дел — выходя из коляски, увидел Замана.

— Ты что здесь делаешь?

— Вот пришел проведать Гани-ака.

— Он вчера спрашивал у меня про тебя…

— Мне бы хотелось поговорить с ним.

— Отчего же не заходишь?

— Посмотри, сколько народу. Неудобно как-то — ему же совсем покоя не дают… Видишь вон тех древних стариков?

— Вижу, а что?

— Если у тебя есть время, подойдем к ним.

Рахимджан взглянул на часы, и оба они направились — к сидевшим у дома в ожидании старику и старушке.

— Здравствуйте, бабушка! Что вы здесь делаете? — почтительно спросил Заман.

Дряхлая старушка не без подозрительности посмотрела на франтовато одетого Рахимджана и, ничего не ответив, закрыла лицо концом платка.

— Не бойтесь, бабушка, мы тут все свои. Что это у вас? — Рахимджан показал на аккуратный узелок в руке у старушки.

— Это лепешки для батура. Я сама испекла их и принесла из Чулукая.

— Из Чулукая? — переспросил Рахимджан.

— Да, из Чулукая. Я жена тамошнего мельника…

— Все, все, я понял. Вы жена мельника Момуна, так?

— А откуда вы его знаете? — старушка, успокоившись, открыла лицо.

— В тот день, когда Гани-батур спас вашу дочь Зайнап от Хакима, мы были в Чулукае.

— Ну, тогда ты все знаешь, сынок… Вот я и пришла посмотреть на нашего Гани, нашего хлеба ему принесла…

— Идемте, я проведу вас, — Рахимджан взял под руку старушку и провел в дом.

— А вы откуда, дедушка? — спросил Заман старика.

— Я из Опиярюзи, сынок.

— Ого, из какой дали приехали! Не тяжело вам было?

— Да ведь я приехал узнать о здоровье нашего Гани. Я бы для этого на край света поехал. Ведь он моего единственного сына от смерти спас!

— А в хурджуне у вас что?

— Груши из моего сада. Всю зиму хранил. Пусть поест наш батур — может, от них ему лучше станет.

— Обязательно станет, дедушка.

Рядом ждала своей очереди татарка с маленьким мальчиком.

— А вы, тетушка, почему пришли? — спросил ее Заман.

— Если бы не Гани, мои четверо детей остались бы сиротами. Гани спас моего мужа от казни. И я пришла поблагодарить его от всей души.

Заман и вернувшийся Рахимджан поговорили со многими людьми, ожидавшими встречи с Гани. Каждый из них с волнением произносил слова благодарности батуру, каждый был чем-нибудь обязан ему. Это были совсем разные люди, оказался среди них даже русский священник.

— Наверно, это все-таки самое большое счастье в мире — когда люди тебя так уважают и любят, — задумчиво сказал Рахимджан.

Заман кивнул:

— Редкая эта судьба, немногим она дается… Наш Гани занял место в сердце всего народа и — я уверен в этом — занял его навсегда…