— Как дела, Сулейман? — спросил Гани у одного из своих бойцов, обведя взглядом строй и убедившись, что все на месте. Сулейман, в лисьей шапке — давний знакомый батура. Это был довольно богатый бай из Дашигруса, но лишенный обычных пороков богачей. Он на самом деле любил родную землю и ради нее был готов на жертвы. Он добровольно отдал в дар повстанцам полсотни скакунов и на свои средства одел всех бойцов отряда, после чего сам вступил в его ряды.

— Все в порядке…

— В порядке? А не врешь? Отчего же это лицо твое стало похоже на сморщенный баклажан? И чего ты поперся с нами на мороз, грелся бы себе между двух жен…

Бойцы засмеялись.

Гани объявил привал, а сам в сопровождении Бавдуна поднялся на голую вершину ближайшей горы. Полный летом прохладной воды Сайрам-коль теперь казался отсюда огромным куском льда. То там, то здесь на солнце остро сверкали гигантские ледяные глыбы, отражая солнечные лучи не хуже зеркала. Привольные джайляу с четырех сторон Сайрама лежали под толстым слоем снега. Все кругом выглядело уснувшим навеки.

Батур стоял, обшаривая взором огромные просторы, и вдруг с грустью спросил своего спутника:

— Бавдун, зачем мы лезли через этот чертов перевал? Зачем мы забрались сюда?

Бавдун недоуменно посмотрел на командира.

— Не понимаешь? Я спрашиваю, для чего мы бродим по этим горам?

— Ты сказал: «Пойдем!» — и мы пошли…

— Ну, а мне сказали: «Иди!» — вот я и пошел, — пробормотал Гани и, усевшись на корточки, свернул самокрутку.

Восточная часть Джунгарских гор, относящаяся к Илийскому вилайету — районы Кульджи, Нилки, Кунеса, Текеса, Монголкура, Токкузтара, Чапчала, Суйдуна, Чинпандзы — была освобождена от захватчиков. Северный же склон хребта с районами Аршан, Боратала, Джин был еще в руках гоминьдановцев. Его освобождение открывало дорогу на Чугучак, Тарбагатай, а потом и на Алтай. Стратегическая и политическая важность этого были ясны батуру, но его не оставляла мысль, что не только поэтому его отправили так далеко от Кульджи. Перед глазами Гани стоял короткобородый Елихан-торе с быстрым бегающим взглядом и толстыми короткими пальцами, тоже не знающими покоя. «Вы и только вы сможете выполнить эту задачу! Вам, нашему герою, нужно быть там!» — говорил этот хитрый лис, подписывая решение об экспедиции через Джунгарские горы.

Бойцы согрелись у костров, отдохнули. То там, то тут вспыхивал смех. В одной из компаний джигит- весельчак, энергично размахивая руками, рассказывал о своих подвигах.

— В захвате Чинпандзы главная заслуга моя, — повествовал он. — Дело было так: на крыше крепости в прочно укрепленном гнезде разместилось четыре пулемета. Они лупили без передышки, головы не поднять. Два раза командовали атаку, да где там… Только поднимемся, опять падаем — кто живой, а кто мертвый. Крошат они нас, как капусту. Жалко мне стало славных уйгурских джигитов — гибнут как мухи. Ну, думаю, мои дорогие, не тушуйтесь, ваш Юсуп-ака (это я про себя) вас в обиду не даст!.. Я к командиру: разрешите, мол! А он даже и не смотрит в мою сторону. Не любил он меня, завидовал доблести моей и бесстрашию. «Что тебе?» — спрашивает не оглядываясь. «Разрешите взорвать пулеметы». А он презрительно так: «Чего ты несешь?» А я ему снова: «Разрешите взорвать пулеметы». И стою на своем! Ну, ему делать нечего пожал плечами.

— О аллах, помоги мне, сказал я, обращаясь к всевышнему, связал материнским платком шесть гранат и пополз. Ползу, а пули так возле и свищут — вжик, вжик. Рядом в землю вонзаются. А в меня ни одной, словно я заговоренный!

— Может, тебя мать от пуль заговорила?

— Да нет, в него, наверное, не целились, за бревно принимали — похож.

— Болтайте, что хотите, только дополз я до самых стен крепости. Полежал, отдышался, огляделся, потом как вскочу — и связку прямо в пулеметное гнездо! А сам бросился на землю. Такой раздался взрыв, что кругом все потемнело и в глазах у меня черно. Ну, потом отошел малость, гляжу — где были пулеметы — чистое место. Ничего нет. Как корова языком слизнула. Ну, чериков всех наверно прямо на небо забросило, а двое за стену зацепились и вопят: «Снимите нас!» Им кричат снизу: «Что это было, снаряд из пушки?» А они отвечают: «Нет! Хуже! Это гранаты Юсупа, друга бая Сулеймана!»

Хохот перекатывался от костра к костру…

Отдохнув, к вечеру бойцы снова поднялись в путь. Перед нападением на гоминьдановский гарнизон в Аршане отряд Гани должен был соединиться с отрядом Галдана. Галдан с группой бойцов-монголов прошел в монгольский аул, расположенный к западу от Аршана, чтобы там пополнить ее местными жителями.

Перед рассветом в ожидании подхода Галдана бойцы Гани укрылись за невысокими холмами. Городок Аршан лежал перед ними. Он вырос на источниках минеральных вод, широко известных своей целебной силой. Летом сюда приезжали лечиться со всех концов края. На привольных лугах здесь паслись тучные стада — жили тут, в основном, монгольские и уйгурские скотоводы. Из-за того, что недалеко от Аршана проходила граница с Советским Союзом, здесь был расположен сильный гоминьдановский военный гарнизон.

На рассвете бойцы Гани увидели, что с запада к городку подошел Галдан. Гани сразу же подал команду к атаке и сам первый с криком «ура!» побежал вперед. С запада в тот же миг тоже раздались выстрелы и крики. Черики, разбуженные неожиданной тревогой, все же успели занять боевые позиции и оборонялись довольно стойко, однако отважные воины Гани и Галдана не давали им опомниться. Огромная фигура батура наводила на солдат отчаянный страх. Не брала героя вражеская пуля! А сам он сразил столько воинов неприятеля, сколько ему еще не приходилось уничтожать ни в одном бою.

Схватка была стремительной, а разгром врага полным. Через час Гани у входа в опустевшее здание штаба гарнизона вытер окровавленный клинок и засунул его в ножны.

Аршан был захвачен, трофеи розданы повстанцам. Позднее из монгольских джигитов, пришедших с Галданом был сформирован отдельный эскадрон. Потом он стал ядром кавалерийского полка под командованием Эрдэ Булгунова.

И сравнительная легкость победы, и страшная усталость после тяжелого пути были причинами того, что отряд еще не привыкший к воинской дисциплине, вместо того, чтобы двинуться за бежавшими чериками и полностью уничтожить их, принялся отмечать свое торжество. Бойцы купались в целебных источниках, плотно ели — последние дни они питались впроголодь. В расположении отряда начали шмыгать пронырливые торговцы. Они предлагали за трофеи крохотные зернышки опиума, которые так приятно дурманили голову… Гани дремал, когда из караула прибежал боец и доложил, что черики наступают. Батур рванулся на двор и вскочил на коня. За ним помчалось человек пятьдесят. Галдан Кусен, Бавдун пытались удержать командира, но Гани не слушал их — он чувствовал себя виноватым в том, что позволил расслабиться себе и своим подчиненным.

Впрочем, тревога оказалась если не напрасной, то во всяком случае преувеличенной. Разбежавшиеся, а сейчас частично вновь собравшиеся остатки гарнизона и не думали о контратаке после сражения, которое показалось им подобием ада. Они мечтали лишь незаметно проскользнуть мимо партизан и уйти как можно дальше от места побоища. Но теперь батур уже не собирался их отпускать.

Ночная схватка оказалась яростной. Собака, увидев, что единственный выход, через который можно спастись, закрывает человек, бросится на него, как бы его ни боялась. Так поступили и черики.

Большая часть их была уничтожена партизанами. Но некоторым все же удалось прорваться. Преследуя беглецов, батур оторвался от своих. Он стиснул поводья зубами — в обеих руках у него были пистолеты, из которых он стрелял не переставая. Но вот кончились патроны. Гани с трудом остановил разгоряченного жеребца, что-бы перезарядить свои маузеры. Несмотря на темноту фигура огромного всадника представляла неплохую мишень. И пуля черика нашла ее.

Гани не упал с коня, он сполз на его шею, и верный скакун вынес его к своим.

— Гани ранен! Гани ранен!

Эти слова болью отозвались в сердце каждого бойца.

Так закончился этот поход под руководством Гани.