каждый из них, но вслух никто не решился это сказать. Заметив их, черик, наверное, подзывал других своим выстрелом. Ну вот, сейчас и остальные подъедут. Окружат ров, подойдут поближе и закричат:

— Вылезай, зиваза! Набегался…

Эх! Ноги, ноги, как же вы меня подвели!..

Гани посмотрел вокруг и стал собирать камни. Кусен тоже молча перекладывал камни поближе к себе. Камней нашлось немного. Потом беглецы стали дожидаться чериков. Никто, однако, не подъезжал. Зато раздался крик человека и еще один выстрел.

— Да это охотники! — обрадованно воскликнул Кусен. Он не ошибся. Это пастухи охотились за быстрой ланью.

Этот день прошел еще тревожней, чем вчерашний. Каждый звук, даже шорох стеблей на ветру, казался товарищам шагами приближающихся людей. Они не смогли даже сомкнуть глаз. Пустые желудки терзал голод. Множество ссадин, приобретенных за прошедшую ночь, невыносимо болели. Но самое главное — ноги Гани оставались безжизненными и неподвижными. Что за болезнь такая? Или судьба посмеялась над ним, отняв у него ноги в самый трудный час? А может, это смерть подбирается к нему, начав с ног?..

И вот они все-таки услышали рядом человеческий голос:

— Эй, кто там прячется во рву? Что за люди?

Беглецы замерли, не зная что делать.

— Отвечайте же! Что вы за люди? Что вы здесь делаете?

— А что нам делать, ака, сам видишь… — сказал Гани, глядя на наклонившегося к ним человека с белой бородой, возле которого стояла, также заглядывая в ров, огромная, с теленка, собака.

Старик, оглядев джигитов, сказал:

— По вашему виду я решил бы…

— Правильно, мы из тюрьмы бежали.

— О аллах! За что же вас туда бросили? Бедняги… — человек с жалостью смотрел на Гани и Кусена.

— Мы в твоих руках, ака, делай с нами, что хочешь, — проговорил Гани.

— О аллах, о аллах, — забормотал старик и, быстро повернувшись, ушел.

— Черт! — сплюнул Кусен. — Я бы сейчас его придушил вот этими руками!..

— Не дергайся! Теперь беги не беги — поймают. Одна надежда, что он не выдаст, — подвел итог Гани.

И они стали ждать. Думали, что старик все-таки приведет чериков, уж очень он поспешно удалился.

— Эй, где вы там… — раздался негромкий окрик. Знакомый голос старика на этот раз показался беглецам родным, несущим надежду. Гани и Кусен встрепенулись.

— Здесь, — так же тихо откликнулся Гани.

— Я вам поесть принес. — Старик поставил перед Гани хурджун и добавил: — Загоню овец в кошару, а потом снова приду, — и ушел. Отойдя на некоторое расстояние, крикнул громче:

— Сюда черики не ходят, не бойтесь!

Гани развязал хурджун и вынул оттуда четыре лепешки. Гани с наслаждением вдохнул хлебный запах. Тут же оказалось и мясо, и соль, и сушеные фрукты, а также холодный чай в тыквянке в две пиалы.

— Люди иногда рассказывают о встречах со святыми. Уже не святой ли этот аксакал? — Гани жадно ел, радостно поблескивая глазами.

Беглецы не только утолили голод — поев впервые за много дней привычной с детства пищи, они вроде бы встретились с чем-то родным, почувствовали себя свободно и безбоязненно. Душевные силы снова вернулись к ним. Насытившись, они стали позевывать, а вскоре безмятежно и крепко уснули.

На этот раз их не тревога разбудила, а с трудом добудился новый знакомец, вернувшийся ко рву поздно вечером. Такой спокойный и глубокий сон — это уже лекарство. Оба выспались и чувствовали себя свежими. Их знакомый, оказалось, хорошо понимал их положение — на этот раз он принес для них нужную обувь и одежду — две пары чоруков и кожаные штаны.

— Вы не святой, случаем, ака? — спросил Гани, увидев все это.

— Побойся аллаха, брат, не кощунствуй.

— Кто же вы?

— Такой же бедный страдающий человек, как и вы…

Завязался дружеский разговор — беглецы чувствовали большое расположение и уважение к смелому и доброму человеку, так позаботившемуся о неизвестных ему беглых арестантах. Выяснилось, что их знакомец, хотя и носит седую бороду, вовсе не стар — ему чуть больше сорока. Что говорить, в те времена люди от мучений и невзгод старели рано… Отец Омарнияза был расстрелян по приказу Шэн Шицая за участие в восстании Ходжанияза. Его же самого, как сына врага, на два года бросили в тюрьму в кандалах. Через два года его включили в состав уйгурского отряда, который был послан в карательную экспедицию против казахских повстанцев на Алтае, поднявшихся под предводительством Оспана. Омарнияз, не пожелав обратить оружие против казахских братьев, бежал из чериков, но вернуться к себе на родину, конечно, не мог, и вот уже шесть лет был в батраках у китайца-земледельца. И имя свое изменил — стал теперь называться Гази.

— Так ты мне, оказывается, не старший, а младший брат, — вздохнул Гани.

В тот же вечер с помощью Омарнияза они перебрались в местечко Кеинлик и вблизи него укрылись в пещере. А ближе к ночи Омарнияз привез на ишаке крупного барана и с помощью Кусена здесь же разделал его. Черной шкурой барана плотно обвернули ноги Гани.

— Это тебе поможет, — сказал Омарнияз, а сам стал из камней выкладывать очаг. Кусен тем временем разделал тушу барана и, положив мясо в ведро, подвесил над огнем. Когда мясо сварилось, они напоили Гани горячим бульоном.

— Пей, пей, хоть через силу пей! Тебе нужно хорошенько пропотеть, вся болезнь твоя вместе с потом выйти должна! — уговаривал Гани Омарнияз.

— Эх, брат, да не упрашивай ты меня так. Что пить? Ведро похлебки? Да я без уговоров хоть пять ведер выпью, — шутил начавший обильно потеть Гани. Омарнияз молча укутывал его со всех сторон. Сварили еще одно ведро с мясом и снова Гани выпил бульон. Мяса ему не хотели давать, но Гани выпросил все-таки и съел целую ляжку. После еды он заснул мертвым сном.

— Не надо его будить, пока сам не проснется, — предупредил Кусена Омарнияз и, сказав, что придет завтра к вечеру, удалился.

Наутро и вправду Гани встал бодрым и здоровым — будто родился заново.

— Эй, где еда! — крикнул он Кусену. — Давай сюда, быстрей, а то смотри — я и тебя слопаю!

— На, поешь мяса. Ну уж, если не хватит, можешь и мной закусить, — ответил Кусен.

Они стали прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи, словно два охотника.

— Слышишь, как ручей журчит? Как будто кто-то на тамбуре играет, — встал с места Гани.

— Попей чаю, наружу не выходи, ты весь потный, простудишься.

— Хочется мне студеной водицы из этого ручья. Ох, как хочется, — и Гани вышел из пещеры.

Небо было чистым и спокойным, без единого облачка. Стало уже довольно жарко. Да и вода в ручье не казалась очень холодной. Батур, наклонившись к ручью, стал пригоршнями набирать воду и пить из горсти. Но это ему не понравилось, и он лег на берег, припал к потоку губами и стал жадно глотать воду, А потом, не обращая внимания на возгласы и причитания испуганного Кусена, разделся и забрался в ручей. Он лежал в потоке, и прохладные струи обтекали его тело. А Гани все пил и пил.

— Ты что делаешь, жинды?! — кричал Кусен.

— Не бойся. Я не замерзну. Ты посмотри, вон из тех родников течет из одного холодная, а из другого горячая вода. Это целебный источник. Эту воду и пить надо, и купаться в ней. Да раздевайся ты, чего смотришь.

Но Кусен в воду не полез, он с улыбкой смотрел на Гани, который резвился словно мальчишка.

— Эх, будто снова родился! И куда все болезни подевались, а?

Гани вышел на берег и стал одеваться.