дорогу. Она была в двух шагах от беглецов.
— О аллах, о аллах, — шептал Кусен.
«Ну, если нас увидят — все, нам конец», — подумал Гани и оглянулся вокруг: хоть бы какой камень оказался под рукой, одного-то черика и камнем уложить можно, а там уж будь что будет…
Кряхтение черика раздавалось совсем рядом.
— Давай быстрее, ты что там, совсем обгадился? — послышался нетерпеливый голос командира.
— Уф, — облегченно вздохнул черик, а за ним и затаившие дыхание беглецы.
Все-таки темная ночь — настоящая спасительница. Когда черики отъехали, Гани и Кусен поспешили побыстрее укрыться в Глубине чащобы.
Начинало светать… Предвестница утра Чолпан укрылась пушистыми облаками. Звезды стали меркнуть и одна за другой погасли на небосводе. Солнечные лучи окрасили нежным румянцем вершины гор, а потом уже весело засияли в бескрайних полях.
Земля просыпалась.
«Человек, который каждое утро встречает рассвет и любуется восходом, никогда не заболеет», — вспомнилось Гани слышанное когда-то изречение… И вправду, утреннее солнце вновь вселило в него силы, энергию, волю. Он поднял голову от плоского камня, служившего ему подушкой, и, широко раскинув руки, потянулся к солнцу, словно собираясь обнять светило. Его мускулы, согревшись под лучами весеннего солнца, казалось, обретали прежнюю мощь и гибкость. У него поднялось настроение, радость свободы переполняла сердце.
В небесах послышалось далекое курлыканье. Батур поднял глаза к небу — там, в самой вышине, летели на север журавли… Он зашевелил губами, словно обращаясь к этим птицам. А они, перестроившись по призыву вожака в новый клин, продолжали свой дальний путь.
Гани снова взглянул на солнце с таким чувством, будто видел его в первый раз. Тело его жадно впитывало в себя теплые лучи, наслаждалось их жаром, проникавшим до самого сердца. Гани чувствовал- себя заново рожденным, его тоже теперь не страшил самый дальний и опасный путь…
В тот день они укрылись в зарослях кустарника у подножия горы Бомасан к западу от Урумчи. На юг от них лежали уйгурские и дунганские селения, тянувшиеся почти не прерываясь вплоть до горы Нансан. То тут, то там слышалось блеяние овец и коз, нетерпеливое ржание коней.
Кусен не мог усидеть спокойно. Он хотел встать во весь рост, чтобы лучше осмотреться, но Гани надавил ему на плечо.
— Эх, сейчас бы молочка козьего! — сглотнул слюну Кусен.
— Не торопись, надо сначала коней добыть.
— Да, конечно, ты, как всегда, прав, Гани.
— Если найдем коней — считай, что спаслись, Кусен!
Но добывать днем лошадей вблизи людных мест было бы безумием. Поэтому, не переставая мечтать о конях и пище, друзья до самого вечера не сдвинулись с места. Они выспались, отдохнули, набрались свежих сил. День, показавшийся утомительно долгим, наконец отступил перед сумерками. Затихли доносившиеся с дороги голоса, скрип колес, ржание лошадей, грубые окрики погонщиков. Скоро ночная тьма окутала землю.
— Ну, с богом, — стад подниматься Гани.
— О Махамбет! — помянул Кусен пророка.
Через полчаса ходьбы Гани остановился.
— Слушай, Кусен, по этому бездорожью мы скоро вымотаемся.
— Ты ведь сам предложил идти, так?
— Пойдем по обочине дороги. Те, кто гонится за нами, пешком не пойдут. Как услышим топот копыт или шум мотора, свернем в сторону и укроемся.
— Тебе виднее.
Они двинулись по дороге, ведущей в сторону горы Нансан. Гани какое-то время шагал бодро, не отставая от Кусена. Но все же он быстро устал — последствг мучительных пыток давали о себе знать.
— Видишь вон те мигающие огоньки, Кусен? — спросил Гани, когда они поднялись на невысокий холм.
— Вижу, это фары автомобиля.
— Туда пойдем.
— Ты что? — удивился Кусен. Гани указывал на дорогу Урумчи — Даванчин, один из центральных трактов ведущий от юго-запада Восточного Туркестана до Турфана и Кумула.
— Мы оба с тобой с Или, они не подумают, что мы пойдем в сторону Турфана. И потом, сказать по правде, я сильно устаю, на много меня не хватит. Надо бы два-три дня отдохнуть в Уланбайских отрогах, иначе я не вытяну…
— Нет, брат, ты должен во что бы то ни стало уйти. Пусть схватят меня, черт с ним, но ты обязан уйти от них.
— Эх, Кусен! Через железную решетку не прорвешься, а перед нами сейчас решетка, мы в клетке, понимаешь?
И они двинулись не на запад, а на восток: Нелегко было идти темной ночью по незнакомой местности через густой кустарник. Они спотыкались о корни, падали
С каждым шагом идти становнлось все труднее.
— Кусен! — окликнул ушедшего вперед Кусена Гани. Батур был не в силах больше сделать ни шага.
— Что случилось, Гани?
— Сядь. Смотри, судя по тому, как здесь играет ветер, мы уже достигли колодца ветров — Саюпо. До рассвета осталось совсем немного. Идти я больше не могу.
— Что ты несешь, Гани? Нужно идти!
— Эх, если б был топор со мной, я бы сейчас вот эти свои непослушные ноги отрубил к чертовой бабушке…
— Да ты с ума сошел! Жинды![27]
Кусен наклонился к опухшим ногам Гани, принялся их растирать.
— Смотри, уже рассвет, здесь нас видно отовсюду, сразу поймают. А ногам моим уже не поможешь, ты вот что, Кусен, иди один. Хоть ты в живых остаешься!..
— Что?! — Кусен замер, не зная, что сказать в ответ.
— Пусть хоть один из нас останется жив.
— Закрой рот, ты забыл, кто ты? И чтобы я больше того не слышал!..
Кусен приподнял Гани, взвалил его на плечи и понес — маленький муравей тащит огромного кузнечика. Но что под силу муравью, не может повторить человек. Сколько хватило сил, Кусен нес Гани, но скоро не выдержал и свалился на землю. Он услышал шепот Гани: «Оставь меня, оставь, брат», — и этот шепот снова поднял его. Он опять пошел, и опять упал, и так повторилось несколько раз, пока наконец Кусен не свалился совсем обессиленный. Беглецы довольно долго пролежали молча. Начало светать.
— Посмотри кругом, может, есть место, где укрыться, — сказал Гани, — только ползком, ползком, не вставай — заметят.
Кусен уполз. Вскоре он вернулся и прошептал, что невдалеке он обнаружил небольшой ров, в котором можно, пожалуй, спрятаться. Они оба поползли к заросшему глубокому рву и шлепнулись на его дно.
— Ну как, Гани, ноги болят?
— Пошевелить не могу… Эх, как же так?!
— Сейчас бы шкуру только что освежеванного черного барана, да горячей сорпы. Завернул бы ноги в шкуру, попил бы сорпы и через два дня бегал как мальчишка…
Вдруг тишину рассвета нарушил одинокий выстрел. Беглецы замерли. «Ну все, кончено…» — подумал
