Напоминание по случаю: сидит где-то Сатан‚ а рядом с Сатаном Самаэль, покровитель Рима‚ а рядом Дубиэль, покровитель персов. Сидят рядком‚ изо дня в день‚ записывают в книги вражду к Израилю‚ злобу свою, ненависть и отдают серафимам‚ чтобы передали затем Всевышнему. А серафимы сжигают эти книги‚ но не все‚ видимо‚ сожгли.

Снова была война.

Трепетали народы.

Дети Фишеля обитали в Одессе‚ на пороге невозможных событий‚ а из Европы уже погромыхивало перед грозой, бликами пластало небо.

Бася и муж ее Яков – в прошлом главный кассир банкирского дома Ротштейна – жили небогато. В прежние времена Яков снимал удобную квартиру в центре Одессы с непременным роялем для детей‚ подумывал о собственной кредитной конторе‚ приценивался‚ быть может‚ к даче на Большом Фонтане‚ а теперь служил неприметным бухгалтером на заводе и опасался даже дворника‚ который мог припомнить его прошлое.

Мотла жила скудно с мужем своим Пинчиком. Был Пинчик добрым и безответным; достанет мешок угля‚ принесет домой и говорит: 'Мотеле‚ давай отсыпем немного и отнесем Басе‚ Ривочке или Исачку'. В тридцать третьем году из потайных богачей вытрясали золото‚ и Пинчика арестовали за компанию. Никакого золота в семье не имелось; не было даже обручальных колец‚ потому что в голодные времена их обменяли на хлеб. Пинчика допрашивали‚ били‚ топтали ногами: на полу он и скончался. Тело семье не выдали‚ и Мотла осталась с тремя детьми на Нежинской улице.

Исаак, жена его Люба и дочка Фрима жили бедно. Исаак был книгоношей: выходил по утрам из дома‚ шел по Еврейской улице‚ шел по Большой Арнаутской‚ таскал по этажам тяжеленные связки книг‚ возвращаясь к вечеру с никчемной выручкой. А ведь разгуливал когда-то по одесским улицам‚ помахивая тростью: костюм-тройка‚ лаковые полуботинки‚ шляпа канотье. Жили они на Ремесленной улице‚ и племянница вспоминала через полстолетия: 'Дядя Исаак был очень добр‚ отзывчив; Фримочка – прелестный‚ красивый ребенок. Жили скромно‚ любили друг друга: была милая‚ приятная семья'.

Рива и муж ее Залман тоже жили бедно. Рива работала счетоводом в домоуправлении‚ Залман перебивался случайными заработками‚ и это про такого говорят знающие люди: 'Если он надумает торговать свечами‚ солнце перестанет заходить'. Удачи не дождаться‚ парносе не добиться‚ обуви не купить по бедности‚ чтобы выйти на улицу. Быть может‚ это и был выход из положения? Нет обуви – не выйти на улицу – не встать в общую колонну – не уйти без возврата... Не было выхода из того положения.

16 октября немцы вошли в Одессу.

С немцами пришли румыны.

Сто тысяч евреев оставались в городе‚ и после обязательной регистрации одних отпустили домой‚ а других отвезли в артиллерийские склады за городом и там убили. Прошла неделя; партизаны взорвали здание штаба‚ и в отместку начались показательные казни. 'Кругом виселицы. Их тысячи. Наш город – город повешенных. А у ног повешенных лежат замученные‚ растерзанные и расстрелянные'. Тысячи евреев согнали в пригородное село: одних расстреляли и засыпали в противотанковом рву‚ других расстреляли и сожгли в бараках. Подошел ноябрь. На море начались штормы. Их погнали из города‚ большими партиями‚ в свиносовхоз Богдановку. 'Смертников раздевали донага‚ потом подводили к яме и ставили на колени. Стреляли только разрывными пулями‚ прямо в затылок. Трупы сбрасывали вниз'. Занимались этим немецкие эйнзацгруппен‚ румынские солдаты‚ украинские полицейские и немцы-колонисты. В ямы с трупами набрасывали солому с бревнами‚ обливали бензином и поджигали; в огонь кидали живых детей. Но в Одессе еще оставались многие и многие‚ и им приказали собраться на окраине города. 'В гетто на Слободку должны были явиться все: паралитики и калеки‚ инфекционные больные‚ умалишенные и роженицы. Одни шли сами‚ других вели их близкие‚ третьих несли на руках. Лишь немногие имели счастье умереть в своей постели'.

Зима. Снег. Ледяной ветер с моря. Не все добрели до Слободки‚ а в гетто лежали вповалку в холодных домах‚ валялись на улицах‚ голодали‚ болели: первыми замерзали дети. Через месяц-два выживших погнали на станцию Сортировочная‚ силой загоняли в вагоны‚ вбивали до невероятной тесноты‚ утрамбовывали до невозможного. Матери теряли детей‚ обессиленные старики стонали и тихо плакали: крики‚ вопли‚ выстрелы. Их отвезли в районный центр Березовку‚ оттуда погнали пешком в Сиротское‚ Доманевку‚ в свиносовхоз Богдановку. Гнали румыны и немцы-колонисты‚ в пургу и снег; одни замерзали в степи‚ других пристреливали: из Одессы выходили партии по нескольку тысяч, до места добирались немногие.

Их загнали в негодные‚ разрушенные дома; обреченные на смерть теряли рассудок‚ бредили; на навозе‚ рядом с трупами‚ рожала женщина‚ чтобы скончаться к вечеру: голод‚ грязь по колено‚ нечистоты‚ тиф‚ дизентерия‚ агония – смерть. 'Из трупов постепенно образовывались такие горы‚ что страшно смотреть. Мертвая мать сжимала в объятиях мертвого ребенка. Ветер шевелил седые бороды стариков. Смрад стоял невыносимый. Днем и ночью со всех сторон сбегались собаки. Днем и ночью они пожирали человеческое мясо‚ грызли человеческие кости; собаки разжирели‚ как бараны. Полицейский‚ лаская пса‚ говорил: 'Ну что‚ Полкан‚ наелся жидами?..'

Бася и Яков жили на Земской улице‚ дом 17‚ и оттуда ушли в Слободку. Их путь лежал‚ быть может‚ мимо того здания‚ где некогда располагался 'Унионъ', фотография с цинкографией‚ и братья Померанц сделали всё возможное‚ чтобы остались они у меня‚ плечом к плечу‚ в зрелые свои годы‚ строгие‚ с уважением к себе‚ в невозможном сходстве с будущими внуками. Через несколько дней Бася вернулась за вещами‚ а затем уже не появлялась. Ривочка – совсем еще юная‚ явно до замужества – смотрит на меня со снимка с обещанием во взоре: жить скромно‚ любить верно‚ поднимать детей своих‚ которые непременно у нее появятся. Рива‚ Залман, дочка их Фрима ушли в Слободку и исчезли. А вот и Исачок‚ младшенький‚ любимец матери, с молодой женой‚ голова к голове‚ в лучшие свои годы‚ а в глазах у Исачка нерастраченная печаль. Исаак‚ Люба‚ дочка их Фрима тоже ушли в гетто и тоже исчезли: ни следа‚ ни могилы‚ ни камня надгробного. Какой путь прошли? Какую муку приняли? Какие собаки растаскали их кости?..

А Мотлу спрятали знакомые: на Молдаванке или на Пересыпи. В одну из ночей она вышла подышать воздухом‚ и встретился ей старый знакомый‚ настройщик роялей‚ который приходил к ним прежде и обедал в гостях. Он узнал Мотлу‚ выследил ее укрытие, выдал полиции. Ее взяли‚ водили по улицам с табличкой 'Jude'‚ а потом Мотлу повесили – в славном городе Одессе‚ которую называли 'маленьким Парижем'‚ 'Южной Пальмирой'‚ 'красавицей Юга'.

После войны мой отец приехал в Одессу. Вышел из вагона‚ прошел по Успенской улице‚ постоял на Земской: голову кружило‚ сердце рвало когтями‚ – первым же поездом вернулся в Москву‚ на Никитский бульвар‚ в девятую квартиру‚ и больше уже в Одессу не приезжал.