негожие годы‚ как змеи наползают из тины: 'Когда овес кудряв‚ баран мохнат‚ у коня под копытом трава с водою… и я опять на тебя буду‚ и пить тебе у меня воду мутную'.
Пустошь сотворили. Гниль в костях. Содрогание в чреслах и груди иссохшие. Где можно спасение иметь?..
Тьма наплывает с дикой 'украины'‚ фронтом‚ по сто в ряд: сабля‚ лук с колчаном‚ нож за поясом‚ бараний тулуп шерстью наружу‚ ременные веревки для полона. Ряды без конца‚ на долгие версты; лошади без счета‚ зверее волков: неказистые‚ кусучие‚ визгучие‚ гривами по земле, лошади-бахматы. Чтобы просвистеть вихрем‚ пограбить‚ полон вывести и огня подпустить‚ на рысях уйти от погони‚ оросив стрелами‚ перескочив с приуставшего бахмата на запасного‚ а тот послушно займет место по правую руку хозяина‚ наизготове. Копыто спотыкается о преграду‚ плеть свищет над головой: век шестнадцатый‚ камень могильный.
'Покой его с благочестивыми‚ воскресенье с праведными...'
Туман. По-над кладбищем туман. Орда проходит по могилам с тучной поживой‚ коренастая и безбородая; ястребом в стременах‚ в жестоком прищуре улусный мурза Ибраим-Рахман‚ свиреп и неуступчив: стеганый халат‚ подбитый лисицей‚ кунья шапка по брови‚ сапоги из красного сафьяна‚ – что ему эти мертвецы под ногой?
'Почтенная жена‚ плодовитая и ветвистая...'
'Мудрец совершенный‚ с добрым именем...'
Туман. Обильная туманами земля Подольская. Горе без меры и полон без счета‚ на ременных веревках: вот и сгодились для поживы. Делят на привале скот и рабов‚ девочек насилуют на глазах матерей‚ жен на виду у мужей‚ семя татарское расплескивают‚ чтобы скулы передать по наследству‚ раскос глаз‚ беспокой души. В Крым угоняют‚ в Стамбул-Анатолию‚ где вера чужда‚ закон жесток‚ рабство непереносимо в горькой мольбе к Небесам: 'Он истерзал‚ но Он и исцелит. Он поразил‚ но Он и перевяжет'. Молодых выставляют в Каффе туркам на продажу‚ торгуются неуступчиво‚ а немощных скидывают подросткам‚ как зайцев щенкам‚ чтоб набирались воинского ремесла: голову на скаку срубить‚ ножом поразить‚ стрелой на излете‚ со ста шагов без промаха.
Мрак. Беспросветная над Подолией морока. Век новый‚ а боль старая. Заворочался во мраке Хмель- злодей‚ вскипела за порогами дикая вольница без жалости-сострадания‚ ужасом отуманила дали. Горе глазам видящим и ушам слышащим это! Сотворилось великое покаяние в синагогах‚ с постом‚ плачем‚ причитанием‚ дабы смягчить волю Небес‚ но приговор был уже подписан. 'С одних казаки сдирали кожу‚ а мясо кидали собакам... Грудных младенцев резали на руках матерей‚ а многих разрывали как рыбу. Беременным женщинам распарывали животы‚ вынимали ребенка и хлестали им по лицу матери... Свитки Закона извлекали из синагог: казаки плясали на них и пили водку‚ потом клали на них иудеев и резали без милосердия... Иных детей прокалывали пикой‚ жарили на огне и подносили матерям‚ чтобы отведали их мяса...'
Бывало ли такое во дни прежние?!
Прах и тление по увалам. Черепа под копытом и гниль по оврагам. Кровь на текучих водах и кровь на водах стоячих. Огонь выжрал солому с крыш‚ немудреное выжрал добро; вызнобило бездомных от великих снегов и морозов‚ мучения превысили всякое вероятие‚ и на Подолии‚ на отуманенной страхом земле Подольской предки мои задирали головы кверху‚ выискивая облако на небе‚ то самое‚ на котором Мессия перенесет их в Иерусалим: горе тому‚ кто в этом сомневается! Но не настало время избавления‚ облако за ними не пришло‚ и возвратился день мрака‚ день пасмурный и тоскливый‚ а кладбища разрослись непомерно.
'Гибель следует за гибелью...'
'Пало дерево в полном соку‚ срублено без почестей от рук злодея...'
'Да поднимется к Небесам его вопль...'
'Да отомстит Всевышний за их кровь...'
Туман. Подолию накрыл туман. Братцлав‚ Тульчин‚ Меджибож – начала мудрости. Балта‚ Немиров‚ Проскуров – без конца потери.
Перебродила кровь с песней.
Он выходил из дома: тулуп внакидку‚ шаровары заправлены в сапоги‚ по улицам шагал к базару‚ где суета‚ обман‚ копеечная на всякого корысть. Попыхивал трубкой‚ словом перекидывался по пути‚ присаживался в корчме за стол‚ чтобы хлебнуть за компанию: свой‚ из своих‚ горой за своих, а там вдруг изрекал‚ как Небеса опускал на землю‚ радость‚ веселие и восторг: 'Дух Божий не посещает того‚ кто живет в сокрушении и печали'. Ангелы слетались отовсюду‚ жадно прислушиваясь к его речам‚ а было это в Меджибоже‚ на отуманенных просторах Подолии‚ и он возглашал так: 'Всё в мире полно Творцом. Мир из Бога и в Боге'. И еще говорил‚ раскуривая трубку‚ поднимая соседа на высоту своей мудрости: 'Тлеющий огонь всё-таки огонь‚ и в любую минуту он может разгореться'.
Такое сотворилось в Подолии‚ в святом городе Меджибоже‚ что на небесной карте помечен кружком‚ и кружком немалым‚ не в пример великим столицам‚ которые позабыты на карте Небес: выселки‚ глухомань‚ захудалые деревушки на отшибе. А в Брацлаве‚ по соседству в Брацлаве – через беды с лишком – кашлял в надрыве‚ надсаживая слабую грудь‚ отпадал в изнеможении на подушки‚ и ученики ждали в содрогании душевном взгляда его‚ намека‚ слова сокровенного: 'Воистину нет никакого зла в мире‚ всё благо‚ всё едино'. Он говорил им‚ лихорадочно поблескивая натруженными от боли глазами: 'Каждый из вас необитаемая пустыня. Я пересекаю пустыню‚ чтобы сделать ее пригодной для жизни'. И еще говорил в задыхе‚ в любви к ним и невозможной скорби‚ оставляя в наследство великую загадку: 'Нет ничего более цельного в мире‚ чем разбитое еврейское сердце'.
Где жили прадеды мои? К кому прилепились душой и телом? Чьи откровения обращали в молитвы?
Судьба заигрывала со мной в далях-туманах. Судьба раскидывала игральные кости: кем быть‚ где появиться‚ на каком языке слово сказать. Было так: брацлавский воевода Стефан Потоцкий женился на дочери молдавского господаря Михаила Могилы и в честь тестя вновь выстроенный замок назвал Могилов‚ он же Могилев. Было и этак: Польшу покромсали без жалости‚ и Австрия забрала западную Подолию. Заново покромсали без стеснения – Россия забрала восточную. Кому-то достался кайзер‚ а мне царь- батюшка. Кому-то Адольф с усиками‚ а мне Иосиф с трубкой. Кому-то латиница‚ а мне на радость кириллица.
Туман. Начало мое в тумане. В благословенной земле Подольской‚ отмеченной на карте Небес. Первый в ней проблеск‚ без лика еще‚ силуэта.
Проклюнулся неприметный еврей в Подолии‚ познал жену свою‚ вывел сына на свет Божий‚ и обосновался тот сын на Днестре‚ в городе Могилеве.
Мотл. Звали его Мотл.
'Да опустится потлог росы на место его упокоения...'
Воссоздание образа.
Скромная моя попытка.
По крохам. Смальте. Стёклышам. Отколышам и отломышам‚ которым не сложиться теперь в мозаику.
Родился в 1855 году‚ но это неточно. Отца звали Мотл‚ но имя матери не сохранилось. Братья и сестры‚ наверное‚ были‚ да кто подтвердит это?
На восьмой день мальчику сделали обрезание. Собрались родные и соседи – это уж непременно; бородатый моэл‚ сотворив неизбежное‚ прокричал на весь мир: 'Этот малыш станет великим в Израиле!'‚ по подсказке отца произнес имя: Фишель. Фишель сын Мотла, да продлятся дни его в покое и благополучии!
Когда Фишель подрос‚ и насчитали ему три года‚ Мотл завернул мальчика в талес – можете мне поверить – гордо понес к учителю. Рядом шла мать‚ принаряженная и заплаканная‚ несла кулек со сладостями‚ а встречные произносили благословения по столь радостному поводу. В комнате стоял длинный некрашеный стол со скамейками. Во главе стола возвышался на табурете суровый меламед‚ а на скамейках