– Торопись в покупке земли‚ но медли в выборе жены.
И оба были правы.
5
Посреди города располагался рынок. Посреди рынка стояла лавка колбасника. Посреди лавки сидел Янкеле Кишкемахер и непрерывно обедал.
Как известно‚ в саване нет карманов‚ и Янкеле намеревался всё‚ что возможно‚ съесть при жизни. Янкеле – 'Медный лоб': пузатый‚ наглый‚ бесстыжий‚ с прокаженной совестью‚ будто предки его не стояли у подножия горы Синай и не прислушивались вместе со всеми к заветному Божьему слову. По утрам Янкеле читал в молитве: 'Спаси меня‚ Господи‚ от бесстыжих людей и от бесстыдства‚ от лихого товарища и от лихого соседа...'‚ но спасать надо было от него.
Чем беднее‚ тем веселее. Чем богаче‚ тем собаче.
Янкеле Кишкемахер не баловался за столом. Янкеле за столом работал – не успевали подносить.
Щуку с перцем. Форшмак с луком. Тертую редьку с гусиными шкварками. Паштеты из куриной печенки. Кисло-сладкую картошку с черносливом. Пышную запеканку-кугл. Локшн-лапшу с наваристым бульоном. Гусиные ножки с горчицей. Фаршированную шейку. Тушеный цимес на меду. Сдобные лепешки шмалц-кихл. Штрудл. Леках. Кихелах. Покончив с едой‚ Янкеле вымакивал соус белым мякишем‚ запивал медом и водкой‚ облизывал пальцы и начинал заново.
Такие крошки сыпались со стола – мышей убивали.
Такие капли капали – половицы проламывали.
А возле лавки Кишкемахера‚ кругами по базарной площади‚ бегали наперегонки лица известной нации и нюхали вкусные запахи. Худы‚ желты‚ в крайнем изнурении и трепете: одни кружили по часовой стрелке‚ другие против‚ но заработка-парносе не было ни у кого‚ кроме Янкеле Кишкемахера‚ который задремывал за столом с гусиной ножкой во рту.
Пока толстый похудеет‚ у худого душа вон.
Стаптывались на сторону каблуки. Изнашивались подошвы. Искривлялись стопы. С годами ноги становились одинаковыми: у одних левыми‚ а у других правыми‚ и передвигаться они могли только по кругу‚ а по прямой не получалось.
Черные балахоны бились на ветру‚ драные и засаленные.
Пейсы разлетались на стороны из-под нахлобученных картузов.
Тонкие ноги в чулках спицами мелькали в колесе.
Липечке – 'Опять неудача'. Лейбечке – 'Хуже не бывает'. Лейзерке – 'От всякого ему цорес'. Аврум Хаим Мойше – 'Нет больше сил'.
– Это у меня такая профессия‚ – объяснял на бегу. – Нет больше сил. Но с этого не ожиреешь.
Горести по пути и тоска‚ зудение души и вечная суетливость.
Фунт дыма продал – фунт ветра купил.
Пинечке глядел из пушки на бесполезные их кружения и обмякал от великой жалости сердца. Сказано неспроста в уши внимающего: 'Всякий человек – это зеркало. Во всяком мы видим лишь то‚ что заложено в нас самих'. Пинечке был добр душою и милосерден‚ а потому видел их на кругу распрекрасными красавцами.
– Люди! – кричал Пинечке из пушки. – Что бы вам улыбнуться хоть разочек?
– Улыбнуться... – повторяли они на бегу. – Хорошенькое дело! Где мы и где улыбка‚ Пинечке.
И загребали на сторону одинаковыми ступнями‚ без надежды на удачу.
Молодые‚ с нестоптанными еще ногами‚ пробовали пробежаться по прямой‚ но головой втыкались в звонкую непробиваемую прозрачность и тоже начинали кружить по базарной площади‚ делая на ходу гешефты‚ от которых так мало прока. И не выйдешь в степь по ровной дороге‚ не уйдешь за горизонт‚ не поменяешь судьбу-злодейку: вечное кружение без надежды-исхода‚ под чужие вкусные запахи.
Мир велик‚ а деваться некуда.
И только Пинечке никуда не спешил‚ а дрейфовал в ту сторону‚ куда ветер дунет. И ноги он сохранил от рождения: одна‚ как положено‚ левая‚ другая правая.
– Идн‚ – говаривал он из пушки‚ чтобы скрасить им день. – Знаете ли вы‚ как царь ест картошку?
– Как царь ест картошку?.. Нет‚ Пинечке‚ мы этого не знаем.
– Берут бочку масла‚ а царя ставят по ту сторону бочки‚ и рота солдат выстреливает картошку из пушки – через бочку масла! – прямо царю в рот. Вот так царь ест картошку!
Все дружно облизывались на его слова и вскрикивали в восторге:
– Пинечке! Ох‚ уж этот Пинечке!.. Мы берем вас в долю! Мы! Солидная фирма. Прибыльное дело. Круговая порука. Ограниченная ответственность. 'Гершель Меерзон – Меер Залмансон – Залман Мендельсон – Мендель Гершензон'.
А крылатая соблазнительница Лилит, демон ночи, щурила уже бесстыжий глаз и похохатывала без звука.
6
На выходе в степь‚ за крайним строением сидели на бугре старики и терпеливо глядели вдаль.
Реб Шабси и реб Иоселе. Реб Фишель и реб Шмерль. Реб Гирш и реб Берл. И отдельно еще реб Хаимке на стуле с подушечкой.
За их спинами притулился город: название одно‚ а не город. Расположением случаен‚ строениями мерзок‚ настроением уныл. За их спинами шевелилась жизнь: горе одно‚ а не жизнь. Плач с тоскою‚ скорбь с теснотою: 'Доколе‚ о Господи‚ доколе?!' С боков их оградили‚ сверху придавили‚ к земле пути не было, разве что в могилу‚ и молили они об одном: чтобы власти про них позабыли и вниманием не баловали. Что ни внимание‚ то во вред.
Потому и сидели старики на бугре‚ самые почтенные‚ самые достойные жители – сатиновая капота на плечах‚ лисий штраймл на голове – и выглядывали долгожданного избавителя–Мессию. Кто-то же должен предупредить‚ когда он появится: 'Идн! Он уже на подходе! Что вы медлите?'
Это была их работа‚ и ее они не доверяли никому.
Вот наступит день доброй вести‚ и он появится вдалеке‚ усталый и запыленный. Он пройдет через невидимое заграждение и скажет негромко‚ во всякое ухо: 'Собирайтесь уже! Хватит. Помыкались по чужим углам'. Вострубит великий рог‚ рог конечного избавления; они поднимутся с места‚ плача от радости‚ крикнут на прощание: 'Спасибо этому дому!' и пойдут через неодолимую прозрачность. С четырех концов земли потекут изгнанники, гордо‚ неторопливо‚ под облаком славы‚ и заживут в спокойствии и доверии‚ на месте своем‚ без обид-притеснений‚ без помех-бедствий‚ сознавая свое достоинство и внушая к себе уважение. Каждый под виноградной лозой и каждый под своей смоковницей.
Реб Шабси и реб Иоселе. Реб Фишель и реб Шмерль. Реб Гирш и реб Берл. И отдельно еще реб Хаимке на стуле с подушечкой.
Про смоковницу они знали приблизительно‚ потому что видели одну только картошку‚ и то не всегда. Но это и неважно. Главное‚ она будет своей‚ та смоковница‚ и они к ней‚ конечно же‚ привыкнут. Если к плохому привыкали‚ то к хорошему и подавно.
Вот придет избавитель, и мир успокоится от войн. Вот наступят 'те дни'‚ и солнцем засияет луна‚ очистившись от пятен‚ а земля отдаст мертвецов. Прибавится работы портным – воскресших надо одеть. Прибавится работы сапожникам – воскресших надо обуть. Прибавится работы всем. И будет у каждого хлеба вдоволь‚ бобов с чечевицей‚ меда и масла‚ сыров из коровьего молока и сыров из молока овечьего; будут вином полны метхи‚ и смоква связками‚ и сушеный виноград грудами. Обещано: каждая лоза даст тысячу гроздьев‚ каждая гроздь – тысячу виноградин‚ каждая виноградина – сотню литров вина.
'Ляжете и не обеспокоят. Есть будете и останется'.
Приходил на бугор Пинечке – 'Всё не как у людей'‚ спрашивал с интересом:
– Чем же они будут платить‚ эти воскресшие? За одежду-обувь?
– Не надо платить‚ – отвечали на это старики. – Избавитель отменит деньги.
– Зачем же работать‚ если не будет денег?
– А для удовольствия.
И переглядывались понимающе.
