Не поддавайся‚ Пинечке! Если что‚ мы бы узнали первыми.
Мама у Пинечки жизнь прожила хмарную‚ как под затяжным дождем‚ в вечном прищуре и наощупь‚ но повторять не уставала: 'И от этого есть польза'. Мама не углядывала шелухи‚ раскиданной под ногой‚ и шелуха эта своими завалами не заслоняла ей крупное и значительное. Это мама выглядела для Пинечки слабыми своими глазами Рейзеле легконогую – виноградину в пустыне‚ Рейзеле-сокровище с ямочкой на щеке‚ чтобы в уставные сроки чрево ее отворилось для наследника: 'Мой мальчик‚ закрой глазки! Бог даст‚ и ты станешь раввином'. Знала мама наверняка: оставившему после себя Гершеле‚ оставившему Мойшеле легче рассчитывать на будущее блаженство‚ нежели бездетному. Так как же Пинечке умирать‚ если не окажется после него вдовы для вздохов по мужу‚ не заплачут сиротки‚ которые не народились‚ не прорыдает сын над Пинечкиной могилой: 'Да возвеличится и освятится великое имя Его...'‚ и некому будет приходить в синагогу‚ с того дня и после‚ чтобы читать по отцу кадиш‚ некому и ежегодно‚ в день горестной кончины‚ поминать Пинечке к добру: не про нас будь сказано‚ ни про какого еврея не будь сказано‚ с улицы ветром‚ из дома дымом‚ на пустынные поля‚ в непролазные леса...
– Пинечке‚ – говорила мама. – Тебе жить‚ Пинечке‚ и еще как! Тебе повести детей под хупу.
И убедила.
Кто-то ухватил его за одежду и поволок к берегу‚ отчаянно колотя лапами по воде. Кто-то пыхтел‚ кряхтел‚ постанывал от усилий‚ выволакивая на берег. Кто-то скакал потом на его груди‚ яростно и упрямо‚ как подталкивал к свету с дыханием.
Пинечке открыл глаза и увидел поначалу жаркий собачий язык. Язык провисал до его лица и был усыпан розовыми пупырышками. Язык метался‚ будто под колоколом‚ и в ушах у Пинечки подзынькивало.
– Здравствуй‚ буль-буль... Здравствуй‚ дог... Это ты меня выхватил?
Ошейник надорван. Поводок перегрызан. Бока опали от переживаний. А пес взглядывал преданным виноватым глазом‚ пасть разевал‚ как выговаривал: я тебя из воды‚ я тебя из огня‚ я тебя отовсюду выхвачу‚ ненаглядный ты мой‚ – только не гневайся‚ повелитель‚ на минутную дурость‚ дай лучше крошечку и помиримся!
Пинечке полез в карман‚ но крошек там не обнаружил. То ли водой вымыло‚ то ли рыбы склевали. Выковырял одну‚ крохотную‚ последнюю‚ обдул‚ в ладонях поласкал‚ упрятал для надежности поглубже.
– Пинечке‚ – сказал папа. – Что же ты медлишь? Сказано‚ Пинечке: пойдешь и не устанешь.
И Пинечке пошагал по берегу‚ хлюпая водой в башмаках.
– Я жду перемен‚ – говорил упрямо. – Да‚ да‚ я их жду. Жизнь – она должна взять свое.
– Вы выбрали жизнь? – квакнуло ему в ответ. – Нам с вами не по пути.
А кто квакнул – неясно.
2
Сидела на траве баба с распущенными волосами‚ неласково глядела на зашельца. Возле бабы громоздился призыв из бетона‚ поставленный на века: 'Повернем реки вспять!'
– Девка с полными ведрами‚ – сказал Пинечке на всякий случай‚ – волк‚ медведь и жид хорошая примета.
А она:
– Хорошая примета‚ да поздно. Нет‚ чтобы раньше тебе прийти.
– Что такое?
– Реку уже повернули‚ поганцы. Теперь вода не в море течет‚ а из моря. Рассол – не вода. Хоть огурцы соли.
– Ах! – сказал. – Понимаю. Потому и ресницы соленые.
– Ресницы – ладно Белья не пополощешь. Водицы не попьешь. В реке не побултыхаешься. Акула сожрала Аленушку. Восьминог уволок Иванушку.
Вышла из куста кошка‚ мурлыкнула вместо приветствия‚ захромала на две ноги.
– Кицеле! – обрадовался Пинечке. – Я думал о тебе. А ты обо мне думала?
Покосилась на него‚ потом на пса‚ села‚ голову отвернула: много‚ мол‚ вас таких‚ обо всех думать – кошек не хватит.
Тут топот издалека. Ржание молодецкое. Посвист с гоготом.
– Дурость к нам приближается‚ – сказала баба. – Теперь берегись.
Набежали толпой юркие‚ кривоватые человечки‚ вздернули кверху новый призыв: 'Пробудим уснувшие вулканы!' И убежали куда-то. Должно быть‚ пробуждать.
Один задержался без причины‚ ухнул‚ взвизгнул‚ обскакал вокруг‚ взбрыкивая коленками‚ проорал в запале:
– Знать не знаю! Соображать не соображаю! Не по годам глуп! Не по сединам туп! А достижения налицо!..
Ускакал.
– Это чего было? Кто и откуда?
– Тумтумы‚ – пояснила баба. – Лихие идиоты. Земли нашей погибель.
– Завоеватели?
– Свои. Кровные. Не завоеватели‚ а засмердители. Мы‚ вроде‚ таких не рожали‚ да они сами проклюнулись.
– Мутация‚ – произнес Пинечке не своим голосом и подивился на незнакомое слово.
– Хренация‚ – подтвердила баба. – Дерьмо развесное. А по-нашему гнусь.
И снова заквакало пакостно‚ будто гнусь порадовалась. Цеплючая и кусучая.
3
Всякое на свете доступно всякому‚ но не всякий всякого заслуживает.
Жмурились на солнце петухи‚ задрав головы‚ жмурились летучие мыши‚ и говорили петухи с небрежением: 'Мы смотрим на свет‚ мы видим его‚ свет этот для нас‚ а вам‚ слепоте‚ что за резон?..' И было: пришел царь в город и приказал: 'Всех петухов по дворам порезать‚ и в суп!' А назавтра проспал царь сражение‚ разгневался и вскричал: 'Почему петухи не пропели?' Сказали ему: 'Разве не ты повелел: всех петухов порезать и в суп?' Пошел царь своим путем и позабыл про тот город‚ про петухов позабыл‚ а летучие мыши плакали-убивались. Спросили их: 'Что вам‚ незрячим‚ до петухов?' Ответили: 'Нет петухов – нет света – нет нам надежды...'
Стена протянулась вдаль от реки. Высокая‚ бесконечная‚ непонятного назначения: прямой линией в неизвестность.
Долгий день. Гулкие шаги. Беспокойные мысли. Шли – углублялись в нехоженые края тумтумов и кафторим‚ где путешественники не бывали‚ и карт не составляли‚ и проб не брали на доброту‚ сочувствие и на ласку. Временами Пинечке прикладывал ухо к стене‚ слышал перестук молотков‚ скрежет ковша по камню‚ далекие взрывы. Дворняга-трусиха поскуливала от боязни. Кошка насупливала бровки и когти выпускала ненароком. Может‚ чудище притаилось за стеной‚ прелютый дракон с ядами неисцелимыми‚ матереубийца чешуйчатый‚ изрыгающий брань? Может‚ упряталась за стеной страна могил‚ наполненная злодеяниями‚ ужас и бездна‚ тьма кромешная‚ пасти разинутые? А может‚ огорожены ею нечистые народы‚ великие воинства Гога и Магога‚ мелкие‚ свирепые‚ кусучие‚ с непомерными ушами: на одном спят – другим прикрываются? Тоже не исключено. Проскребут камень‚ подомнут стену‚ отверзят проходы на исходе дней и повалят оттуда – к содроганию народов – бурляще кишащим месивом: мохнатые‚ беспощадные‚ трупоядные.
И некому будет погребать мертвых.
Они шли вдоль стены‚ и Пинечке говорил к успокоению попутчиков:
– Пройдем землю Гумик‚ пересечем Пумперникель‚ обогнем дебри Илойские‚ где от львиного рыка горы рушатся‚ дубы валятся‚ зубы выскакивают из десен. А там и остров Ваквак: девы растут на деревьях‚ общее вызывают изумление‚ и птица-гусь проклевывается из почки‚ жиреет-вызревает на ветке. Одни говорят: птица кошерная‚ и есть ее разрешается. Другие говорят: это и не птица вовсе‚ и есть нельзя. Но это для меня‚ а вам пожалуйста.
Еды у Пинечки не было‚ но он обходился и так. Вынимал из кармана единственную крошку‚
