казалось, стремились в разные стороны, а мокрый букет на светлом матерчатом треугольнике расплылся совсем... Семенову почему-то стало стыдно, больно и заломило в груди, — он быстро сдернул теплое покрывало с кровати, обернув и отринув то, что принадлежало ему одному.
Все это ушло, все это — смыто июльским ливнем и занесено горячим песком. Лишь всякие ползучие гады: змеи, скорпионы, фаланги и прочая нечисть, — перемешиваются с выжженной, забытой богом землею. И все же — все это было! Этого никто от него не отнимет, Он вправе вспоминать об этом и думать сколько угодно, до самой последней минуты...
— Вставай! Ну-ка, вставай, сволочь! — послышалось за спиной.
Расул в очередной раз поднимал обессилевшего Таракана. Оставалось совсем немного — изогнутое ребро сыпучего гребня было уже позади. Солдаты поднимались по крутому склону к вершине, выступающей из темноты светловатым наростом: они приблизились к ней на расстояние выстрела.
— Так, Бабаев, бросай это здесь. — Семенов указал на катушки, — Пойдешь дальше один... Хотя нет, я пойду сам.
Бабаев послушно кивнул. Он стоял рядом, тяжело дышал и рукавом утирался.
— Ложись сюда да смотри в оба! — Сержант снял из-за спины автомат и нащупал рукою торчащий из подсумка сигнальный патрон. — Если что — прикроешь меня. Но скорее всего, там нет никого... Я дам сигнал и выйду навстречу.
Держа автомат на весу, сержант двинулся вверх по склону. Он поднимался большими шагами, пригнувшись, — и скоро его подвижная тень слилась с волнистою поверхностью склона. Бабаев лег на песок и приподнял со лба козырек каски.
Семенов точно не знал, был ли кто на вершине. С вертолета могли не заметить, да и пролетал он здесь часа два-три назад... А если там есть кто-то? Сержант еще больше пригнулся: вот сейчас он увидит всплеск выстрелов, светлые струи пуль прошьют темноту навстречу ему — и всепроникающие удары наплыв за наплывом разнесут его грудь, руки и ноги. Отбросят назад — и он упадет, закопавшись в песке. Семенов даже почувствовал, как скрипит на зубах этот самый песок.
По рассказам он знал, что больно не будет. Больно станет потом, а вначале будет лишь как-то удивительно и страшно. Но Семенов все же надеялся, что успеет что-нибудь предпринять... Шприц-тюбик с промедолом находился там, где ему и положено быть. И второй, на всякий пожарный, лежал в другом нагрудном кармане, вместе с военным билетом. Конечно, обезболивающие средства лучше всегда держать под рукой, как у американских солдат: каска обтянута широкой резинкой, а под ней — перевязочные пакеты и шприцы, Так, если что, удобнее доставать. Все под рукой. Семенов видел фотографию времен вьетнамской войны, в журнале «Лайф», кажется. Отличная фотография! Хотя, может, то были просто военные фельдшера.
Однако это не главное. Важно то, что времени будет в обрез, да и сил тоже. Некогда будет возиться — расстегивать ворот, лезть в нагрудный карман, доставать индивидуальную аптечку, копаться там в ней... Но Семенов все же надеялся, что успеет что-нибудь предпринять и спастись от шока. Ведь всех их учили: надо укол сделать сразу, прямо через одежду, в мякоть руки или ноги, а пустой шприц-тюбик потом подколоть к ткани в том самом месте, чтобы медики знали, когда подберут.
Только и это тоже не главное, думал Семенов. Главное успеть сделать укол, чтобы не свихнуться от боли. А там — пусть делают со мной все, что хотят. Промедол — это сильный наркотик. Впрочем, ну его к черту!.. Пусть лучше сразу и насмерть, чем потом всю жизнь мучиться. Разом покончить — и не думать больше, не вспоминать. Я немного пожил, кое-что в этой жизни видел и понял, если так надо — мне и этого хватит. Все равно ничего не поделаешь, коль должно так случиться.
Небо давно погасло, но на нем различались смутные очертания облаков. Одно из них, заметное самое, вдруг отодвинулось и приоткрыло огромный светящийся шар. Полная луна находилась в самом начале пути, перекатываясь от одного края неба к другому. Сержант взошел на последний уступ и споткнулся; проклятие, снова окопы.
Несколько бесформенных рытвин чернело полукольцом по краю вершины, которая была уже не такой пологой, как прежняя. Своим могучим выпуклым теменем она, эта вершина, казалось, отошла от земли и погрузилась всей своей тяжестью в небо. Здесь не было никого, только вырытые торопливо и брошенные окопы. В полумраке они выглядели непомерно глубокими, точно могилы. Сержант поднялся на самую верхнюю точку, остановился, забросил за спину автомат и достал из подсумка сигнальный патрон.
— Ну что, так и будешь лежать тут? — Расул понял, что руганью и пинками от Таракана уже ничего не добиться, поэтому говорил спокойно, стараясь сдержать раздражение.
— Достал ты меня! Слышишь, нет?
Таракан тихо постанывал. Он лежал на боку, подтянув к себе ноги и обхватив руками бритую голову. Его каска, две пустые катушки и коробки с патронами к пулемету — все это валялось беспорядочно на песке.
— Ну-ка, вставай! — Расул обхватил руками обмякшее тело Исы и попытался поднять его.
Но тут на вершине вспыхнуло что-то, послышался треск осветительной ракетницы — и яркая точка с хвостом взметнулась, зависла в небе, раскрылась, высвечивая округу черно-белыми контрастами. Расул обернулся и увидел на вершине крохотный силуэт сержанта,
— Вставай, — он снова начал толкать Таракана, как только ракета погасла. — Ладно, коробки я сам понесу. Поднимайся только, пошли.
Таракан убрал с лица тощие руки и приподнялся.
— Никуда я не пойду больше. Здесь умирать буду.
— Ну что ты хочешь? Чего тебе надо?! — воскликнул Расул.
— Курнуть, — ответил Иса.
— Где я возьму тебе? — Расул вскочил на ноги и вывернул со злостью карманы.
— У тебя нет, а у меня есть, — протянул Таракан, и лицо его расплылось в слюнявой улыбке.
— Ах ты гад! Ты вот чего добивался! — Расул размахнулся и пнул Таракана в спину.
Тот опять свернулся в комок, закрывшись с головою руками.
— Ну, ладно, кури! Может, быстрее сдохнешь. — Расул сплюнул и опустился на корточки.
Таракан достал из кармана какой-то окурок, аккуратно вложенный в комсомольский билет, всунул в рот, подпалил торопливо. Он шумно вдыхал дым через щель между пальцами, сладко сопел и покашливал. Расул искоса посматривал на него.
— Хочешь? — предложил Таракан, захлебнувшись порцией ароматного дыма.
Расул огляделся.
— Дай сюда! — Он выхватил у Таракана окурок и затянулся: порывисто, энергично.
Иса откинулся на спину и пробормотал что-то смотревшим на него сверху звездам. Расул старательно обслюнявил окурок, отбросил его и прилег рядом.
— Ну, Таракан... давай случай... Как там, человечьи мозги...
— Ох! — выдохнул Таракан.
Сверху послышались голоса — разговаривали сержант и Бабаев. Расул толкнул Таракана и быстро поднялся на ноги.
— Вставай! Бери коробки, пошли!
Иса начал медленно подниматься.
— Ты же сказал, сам коробки возьмешь...
— Ты что, нюх потерял?! — Расул дернулся к Таракану. — Хватай, тебе говорят!
— Что такое, Расул? — раздался из темноты голос сержанта.
— Таракан оборзел, не хочет коробки нести.
— Я думал, он уже помер. — Семенов подошел, остановившись рядом с Расулом. — Ладно, пустые катушки оставим здесь. Утром, если что, заберем. Берите каждый по коробке, пошли!
Вершина все более отдалялась от соседних склонов и погружалась в неведомое пространство, будто крохотная планета. Ночные огни располагались не только вверху и по краям округлой вершины, но и даже, казалось, под нею. Звезды эти, совсем юные звезды, вспыхивали одна за другой, насыщая прозрачное черное небо; и вершина будто бы уплывала. Так что четверо усталых солдат взошли на нее с чувством опаздывающих на рейс пассажиров.
