перистых облаков на краю потухшего неба высвечивались изнутри неяркими, но все еще живыми лучами.
Сержант стоял на коленях перед коробкой телефонного аппарата. Иса не прерывал своего рассказа ни на миг, и Расул, напряженно застывший, тоже не в силах был обернуться, даже когда за спиной его начал трещать телефон; теперь они ждали, что им скажет сержант.
Семенов наконец опустил трубку и поднялся на ноги.
— Всё. Прекращаем базар, уходим. — Сержант покачнулся.
— За-аче-ем? — простонал Таракан.
Расул встрепенулся, отыскивая глазами ботинки.
— Перемещение!..
— Нет, — уточнил сержант. — Сворачивать огневую не будут. А нам надо перебраться на ту вон вершину. — Семенов кивнул в сторону. — Ночевать будем там.
— Та-ам?! А-ха-ха!..- Расул разразился истерическим смехом.
— У-у-облом! — Таракан схватился за голову и уткнулся в песок.
Сержант устало опустился на корточки.
— Как это — там?! Ничего себе!.. — вдруг опять воскликнул Расул. — Там же духи... Духи кругом!
— Нет там никого, — спокойно ответил сержант и поднялся. — Если бы вот был кто — с вертолета увидели бы.
— Кто тебе сказал? Кто сказал?.. — Расул вскочил на ноги и очутился перед сержантом.
— Скворец, кто еще?! Не сам же я это придумал.
— И приказал топать на другую вершину?
— Расул!.. — Сержант осторожно нагнулся, поднял каску, ремень. — Хорош трепаться — надо идти.
— Да я, знаешь, где видел вас?! — Расул пнул с размаху пустую консервную банку и сам при этом чуть не упал, — Ой, черт!.. Ну куда тут идти?! Скоро совсем темно!
— Надо побыстрее. — Семенов с трудом застегнул ремешок каски. — Еще успеть бы окопаться... А сколько у нас саперных лопаток?
— Две! — неожиданно подал голос Бабаев.
— Молчи, с-сын! Убью! — гаркнул Расул.
Он стоял но бугре босой и расстегнутый, будто загнанный зверь, злобно озирался по сторонам.
— Собирайся, Расул, — повторил сержант и направился к Таракану, который повалился и лежал теперь на боку, скрючившись.
— Таракан, тебе сто раз повторять?
— Мы не успеем! — вскричал Расул. — Звони Скворцу! Скажи, что мы не успеем! Скажи... Таракан умирает!
— Я его сейчас оживлю. — Сержант подошел к Таракану и ботинком толкнул того в бок. — Поднимайся!
— Не трожь его! Иди звони, я сказал! — Расул подскочил сзади к Семенову и схватил его за плечо.
Сержант вырвался и, пригнувшись, отпрыгнул в сторону, успев поднять с земли автомат.
— Стоять!
Расул замер. Семенов опустил автомат, взявшись одною рукой за ствол, а другой за приклад.
— Бесполезно...
— Звони. — Расул утерся грязной ладонью. — Скажи: мы здесь остаемся. Раньше надо было!
— С ним только что связалась пехотная рота. На них там нападение было —обстреляли с таких же вот гор. Майора с солдатами убили... И нас здесь накроют. Вершина та повыше — здесь мы как на ладони. Надо идти туда.
Сержант нагнулся и принялся поднимать Таракана. Тот не двигался, только мычал. Расул стоял рядом, свирепо растянув рот и блеснув в полутьме металлическим зубом.
— Я м-маму вашу!.. — отбросил он плащ-палатку, схватил свою каску, ремень. И вдруг опять заметался. — Ну с-сыны!.. Достали старого! Бабаев! Таракан, падла! Я сейчас тебя оживлю!
Сержант бросил скрюченное тело Исы и обернулся к Расулу.
— Обуйся сначала.
— Молчи! — Расул, все еще огрызаясь, сел на песок и принялся обуваться. — Таракан! Человечая мозг — твою мать! Я сейчас тебя накормлю паштетом. — Он торопливо затягивал обрывки медного провода, служившие ему вместо шнурков.
Таракан молча поднялся и стал обалдело осматриваться вокруг.
— Где моя автомат?
— Щас я тебе покажу! — отозвался Расул, запихивая плащ-палатку и рассыпанные патроны сигнальных ракет в противогазную сумку. — Бабаев! Резко нашел мою флягу.
Сержант отсоединил телефон и, укоротив длинный ремень, перекинул его через голову.
— Я возьму пулемет. Таракан, твои — коробки с патронами, Бабаев потянет связь... Расул, тебе придется взять пустые катушки.
— Чо, самого молодого нашел?
— Больше некому. Автомат свой я сам понесу. — Семенов поправил за спиною коробку телефонного аппарата, присел и взялся за пулемет. — Ну что, ничего не забыли? Пошли!
Сержант и солдаты короткой вихляющей цепью спустились с вершины и вышли к сыпучему гребню. Светлым килем соединил он две соседние вершины, крутые скаты которых уходили в непроглядную тьму лощины. И вот четыре крохотные фигурки стали двигаться по единственно светлой и узкой полоске.
Опять впереди шел сержант, неся на плечах пулемет. Следом маячила щуплая фигурка Бабаева, за ней тянулась нить телефонного провода. Коренастый Расул своей упругою походкой шел замыкающим, не давая разорваться недлинной цепи, руганью и пинками подгоняя спотыкающегося то и дело Ису.
Распятый на пулемете Семенов почти сразу почувствовал, как немеют руки, а ноги становятся ватными. Могучее древо все более темнеющего неба, словно бы поднимавшееся от земли с приближением ночи, давило теперь густой и раскидистой кроной втройне — подминало под себя, лишая воли. Ноющая боль от неподвижно скованных пулеметом рук потянулась к плечам — и наконец острым клином вонзилась в спину. Сержант простонал. Ватные ноги отказывались нести его, подгибались при каждом шаге и расползались носками в стороны. Но Семенов знал, что лучше не останавливаться — будет только хуже, да и времени для отдыха нет, — и он шел и чувствовал, как последние силы покидают ослабевшее тело.
И мало того, словно в насмешку, опять явились те сладкие мысли, которыми он тешил себя час или два назад, когда Таракан готовил эту отраву. Ведь тогда думал, что будет все совсем по-иному, что — да, он будет ходить по земле, передвигаться в этом трехмерном пространстве и делать там что-то, но души его здесь не будет, она окажется рядом с Маринкой, надо только почаще повторять ее имя... Но потом вдруг стало еще трудней и страшней. Маринка взглянула на него с детским ужасом и мольбой о пощаде. И теперь он даже не решался произнести ее имя. Она растворилась, исчезла — и ему никогда не вспомнить лица ее и улыбки.
Он лишился самого главного — воспоминаний... Безумный горячий дождь, когда они бежали босыми по площади, а затем она оказалась в его комнате совсем голой, ведь она вовсе вымокла, и он сказал ей, что лучше снять и просушить одежду... Тяжесть ее размокших и отвердевших джинсов с кожаной латкой на поясе — «Lee»; тогда он не знал, куда их поставить, и пристроил в углу, рядом с мольбертом, и включил калорифер, а мокрую желтую майку расправил на крашенных белой эмалью секциях батареи. Они были скользкими и холодными, ведь летом батареи не топят, — и оттого грустная собачья морда на майке стала совсем жалкой... А он стоял и смотрел в окно: на серые деревья и серые лужи, на серый проспект и людей, обернутых в целлофан и клеенку... Он стоял, не находя в себе силы сказать что-либо и повернуться, лишь взял с подоконника смятую пачку «Шипки» и закурил; нет, он не смел повернуться.
Дождь уж кончался, и тут послышался тихий голос Маринки. Она спросила, так что же ей делать. И тогда только он повернулся и увидел ее: почти голую и замерзшую. И ему захотелось согреть ладонями округлые плечи, склонить голову и тронуть губами эти нежные узелки, — они были сжаты и вздернуты и,
