когда я возвращался с позднего ужина, было странно видеть улицы, заполненные людьми. Полночь не имеет значения для испанцев, как, вероятно, и история Золушки: ведь когда часы били двенадцать, бал бы только начинался. Иногда я выходил на маленькие площади — особенно я запомнил Пласа де Санта-Ана, — где собиралось все окрестное население, дети играли, словно днем, сновали официанты в белых пиджаках и люди прогуливались по площади, радуясь отсутствию солнца. Даже в Риме вид фонтана никогда не казался мне настолько желанным, и я приходил в восторг всякий раз, когда изваяния Нептуна и его морских коней, огражденные прохладными струями зеленой воды, открывались моему взору на Пласа де Кановас.

Проходя мимо Мединасели вечерами, я заметил церковь, чьи окна над портиком были устроены так, что любой прохожий мог с улицы увидеть фигуру Христа в человеческий рост, стоящую над алтарем в свете ламп. В этой стране Богоматери столь непривычно видеть Христа на почетном месте над алтарем, что я зашел внутрь. Я обнаружил, что фигура, искусно вырезанная и раскрашенная, отвечала испанской жажде глубокого, напряженного реализма. Спаситель стоял со связанными руками, в терновом венце и великолепно расшитой мантии пурпурного бархата. Думаю, волосы, ниспадающие по обеим сторонам лика, были настоящими. Как-то вечером пятницы я увидел около этой церкви очередь, которая тянулась по всей улице, заворачивала за угол и терялась в темноте. Когда я возвращался двумя часами позже, очередь выглядела столь же длинной. Она состояла из испанцев. Я вошел в церковь и увидел, что та почти пуста, но нескончаемая процессия ползла вдоль южного придела к ступенькам за алтарем. Люди поднимались по ступенькам, проходили перед фигурой, потом спускались с другой стороны и выходили мимо северного придела. Каждый — мужчина или женщина — подходивший к статуе опускался на колени и будто целовал ей ноги.

Я рассказал об этом своему испанскому другу, и он ответил: «Это был Иисус де Мединасели. Большинство молодых мужчин и женщин, которых ты видел, приходили попросить Иисуса дать им novia или novio, поскольку его считают покровителем влюбленных».

Как-то днем я прошел мимо королевского дворца и спустился по крутому холму к Мансанаресу, чтобы навестить могилу Гойи. Большой и чистый железнодорожный вокзал теперь определяет стиль района, но рядом с ним я заметил слабый отголосок семнадцатого века: здесь тяжелые кареты того времени громыхали в вечернем paseo у переливов речных струй. Я зашел в маленькую церковь, посвященную святому Антонию и выстроенную в форме греческого креста. Смотритель отпер дверь и провел меня к алтарю, где под мраморной плитой лежит художник. В нескольких футах над ним поднимается купол, который Гойя столь живо расписал сценкой, исполненной цвета, изящества, красоты, очарования, элегантности — абсолютно всех достоинств, кроме благочестия. Как блестяще он решил проблему изображения чуда святого Антония по круглому куполу! Мастер нарисовал вокруг купола балкон с железными перилами и сгруппировал персонажей так искусно и реалистично, что чувствуешь: один неверный шаг — и они посыплются на пол церкви. Нет нужды говорить, что это не обычная пораженная благоговением толпа, а блестящее отражение Мадрида Гойи. Фигуры выглядят так, словно камера-обскура показывает улочку Мадрида, со всеми ее многообразными персонажами, с крыши церкви. И где-то на заднем плане святой Антоний, обыкновенный с виду испанский монах, возвращает человека к жизни; но веселые придворные дамы и прочие, кого столь непривычно видеть на церковных росписях, совершенно не поражены благоговением и не падают почтительно на колени. Они куда больше заняты собой — пожалуй, так они наблюдали бы за мелким уличным происшествием. Я решил, что это одна из самых замечательных картин, написанных Гойей.

Кто-то положил на его могилу венок, перевязанный красным и оранжевым — цветами Испании. Гойя умер в изгнании, в Бордо, как и многие выдающиеся испанцы. Когда в 1888 году решили перевезти его останки в Испанию, могилу вскрыли и обнаружили, что среди останков нет черепа. Эта загадка так и не прояснилась, и ничуть не помогают сообщения, что рисунок под названием «Череп Гойи» кисти Дионисио Фьерроса, позже пропавший, был популярен в Испании девятнадцатого века.

 Быстрый и элегантный электропоезд, который ходит из Мадрида в Сеговию, подбирался к подножиям Сьерра-де-Гвадаррама, и в первый раз за несколько дней я наслаждался свежим воздухом. Эскориал исполнял роль величественного церковного ориентира по левую сторону — этакий архитектурный танец певчих, — когда поезд в очередной раз поворачивал на извилистом пути в горы. Я видел маленькие виллы, некоторые с бассейнами — сюда удачливые жены и семьи отправляются на время летней жары, — а на платформе каждой станции стояли семейные группы, приветствовавшие бледных гостей из столичной духовки. Возможна ли большая противоположность, чем эти пламя и лед Кастилии? В Мадриде на смену жаре июля и августа приходят зимы столь холодные, что дороги через горы размечают двадцатифутовыми каменными столбами, словно воротами, чтобы показать направление движения по местности, засыпанной снегом.

Поезд спустился по склонам с другой стороны гор и скоро уже поспешал к холмистому городу Сеговии.

Мне рекомендовали новый отель, который я обнаружил на узенькой улочке; несколько ярдов мостовой отделяли его от романской церкви, на вид старой как мир. Я пришел в восторг от своей спальни, помещавшейся высоко над землей и открывавшей замечательный вид поверх крыш в долине на холм, на который взбирались кальварии, словно на Голгофу. Горизонт очерчивала волна желтой пшеницы, которую жнецы как раз готовились убирать. В Андалусии урожай собрали некоторое время назад, а к югу от Мадрида он уже был сложен в полях, но здесь, всего в шестидесяти милях к северу, только вострили серпы. Высунувшись из окна, я разглядел красивый собор справа и отрезок старинной стены, протянувшийся в отдалении. Как у большинства средневековых стен, у нее были полукруглые бастионы, выступавшие через равные интервалы — многие из них ныне служили задними стенами домам. Вид этой последовательности плавных выступов чрезвычайно напоминал террасы в Бате, и я подумал, не стало ли окно, проделанное в древней башне, прародителем георгианского застекленного полукруглого эркера.

В маленькой церкви Святого Мартина напротив я увидел изваяние распятого Христа, одетого в короткую складчатую пурпурную юбку. В Кастилии распятый Христос никогда не появляется в одной лишь набедренной повязке; эти юбки, которые делаются из бархата и расшиваются по краю золотыми кисточками, можно снимать, и время от времени их заменяют. Также там была картина мучительной смерти Христа работы Грегорио Эрнандеса — произведение великолепное и страшное: рот Спасителя приоткрыт в последнем стоне, глаза потускнели, изо всех ран течет кровь.

Снаружи церкви пролеты гранитных ступеней ведут в верхнюю часть города, а на середине подъема возвышается бронзовая статуя героического юноши в доспехах, имеющего явное сходство с Жанной д’Арк. На постаменте написано только «Хуан Браво»[104] — полагаю, Сеговия уверена, что весь мир знает, кто это такой. Должен сказать, что в стране, где неудачливых реформаторов увековечивают редко, это интересный памятник.

Хуан Браво был одним из трех лидеров комунерос, членов «комунидадес», или муниципальных округов Кастилии в XVI веке. В отличие от современных людей, которые с воловьей стойкостью позволяют сборщикам налогов пускать себе кровь, комунерос подняли восстание, когда юный король Карл I собирал налоги с испанских территорий, чтобы деньгами проложить себе путь к трону империи и стать императором