Екатерину молодой вдовой в чужой стране. Еще двенадцать месяцев, и из Фландрии вернулась Хуана со своим красивым и ветреным Филиппом; бедная королева увидела, что ее дочь если не сумасшедшая, то эксцентричная и неуправляемая. Смерть, которая унесла с собой все светлые надежды Изабеллы, избавила эту взбалмошную и непокорную девицу от участи наследницы Кастилии.
Хуана безумно ревновала своего мужа, и ходили слухи об ужасных приступах ярости, когда она подозревала его в неверности. Единственным желанием Филиппа было избавиться от жены и сбежать от скучного и ханжеского двора Испании, что он и сделал, оставив одинокую Хуану жертвой терзавших ее мыслей, которые в конце концов повредили ее разум. Последние двенадцать месяцев жизни Изабеллы прошли рядом с истеричной дочерью, впадавшей то в депрессию, то в ярость, о которой Петр Мартир говорит: «как у львицы Карфагенской». Единственной мыслью Хуаны было вернуться к Филиппу и навязать ему свою любовь. Однажды ночью она попыталась убежать из замка в ночной сорочке и, отказавшись возвращаться в свои покои, простояла полуголая, вцепившись в ограду, весь день и всю следующую ночь на пронизывающем ноябрьском ветру. Перед толпой придворных, солдат и слуг бедная больная королева выслушивала жестокую брань своей дочери, вцепившейся в железные прутья. Именно с этого момента Хуана стала известна как
Наконец в марте 1504 года, когда Испания и Франция заключили перемирие и для Хуаны стало возможным совершить морское путешествие, ей позволили уехать во Фландрию. Слухи о ее безумствах скоро дошли до Испании и покрыли Фердинанда и Изабеллу позором. Подозревая, что Филипп изменяет ей с красивой девушкой с длинными светлыми волосами, Хуана напала на нее и обрезала волосы — как говорят, публично. Изабелла ослабела от этих непрестанных бед и умерла в ноябре того же года, беспокоясь о «несчастных индейцах в Америке» и своей безумной дочери во Фландрии. В дополнении к завещанию она указала, что если Хуана окажется непригодной к управлению страной, Фердинанд должен сделаться регентом.
Под черным ноябрьским небом, на студеных ветрах тело великой королевы, одетой как францисканская монахиня, повезли из замка Медина-дель-Кампо, где она умерла, через горы Кастилии и равнины Ла-Манчи в далекую Гранаду, где она просила ее похоронить. Перепуганные селяне крестились, завидев процессию, петляющую по горным проходам: поднятые кресты, качающиеся кадила, свечи из небеленого воска, постоянно задуваемые ветром и дождем, мулы и лошади в собольих попонах — и катафалк с мокрым и грязным бархатным покровом, трясущийся по ухабистым дорогам. Звезд не было видно, тучи закрывали небо, мосты смыло, люди и мулы гибли во вздувшихся реках, и казалось, сама природа рыдала над умершей. Петр Мартир писал: «Никогда не встречался я с такими опасностями за все мое рискованное паломничество в Египет».
Когда кортеж достиг Гранады, Королевская капелла еще не была построена, и тело Изабеллы поместили в маленьком францисканском монастыре, который до сих пор стоит на холме Альгамбры. Двенадцать лет прошло, и на холм взошла другая процессия: Фердинанд и Изабелла вновь воссоединились. В следующем году была окончена Королевская капелла и правителей погребли перед алтарем.
Я прошел вокруг гробницы до стороны, ближайшей к алтарю, где заметил короткий пролет ступеней, ведущих вниз, под пол. Подойдя к железной решетке, я через прутья заглянул в каменный склеп, освещенный электрическими лампами, и в нескольких футах от меня увидел гробы Фердинанда и Изабеллы, стоящие на центральном каменном столе, а по бокам еще два гроба: Хуаны и Филиппа Бургундского. Больше в этом склепе не было ничего — четыре гроба и распятие на стене над золоченой короной.
Я понял, что никогда не забуду увиденного. Это одно из самых потрясающих зрелищ в Испании — и одно из наиболее испанских. Наверху возвышается великолепное надгробие, сияющее королевской роскошью, а несколькими шагами ниже лежат останки былого величия. Я не мог отвести глаз.
Как это по-испански, как абсолютно и незабываемо по-испански. Я словно услышал голос, говорящий: «Все приходит к этому в конце концов. Так есть ли смысл беспокоиться о чем-либо — ведь все закончится здесь?»
Я уехал в Мадрид утром, в восемь часов; и хотя я хотел посетить Мурсию или Валенсию, жара была столь невыносимой, что я с радостью снова ехал на север. Как плохо я представлял, каким окажется Мадрид!
Скоро я проехал холмистый Хаэн, тепло вспоминая жизнерадостного маслодела, и покатил дальше по виноградно-оливковой стране и изобильным речным долинам; земля здесь, как и во всех уголках Испании, где я побывал, выглядела такой ухоженной, какой редко бывает земля, обрабатываемая с помощью механизмов. Я пришел к выводу, что сельские ландшафты Испании можно сравнить с ручной вышивкой, с великолепной работой испанских кузниц, с бесчисленными ремеслами и промыслами, которые нашли свое последнее пристанище в этой стране.
Я приехал в необычайный район, где из кирпично-красной почвы росли тысячи олив, а среди рощиц приметил странного вида купола: около каждого торчала черная дымовая труба. Это были свинцовые рудники, и, полагаю, как большинство рудников на юге Испании, они разрабатывались с глубокой древности. Хотя здесь толпились сотни маленьких шахт, пейзаж не уродовали кучи отвалов шлака, и шахтных стволов было мало. В некоторые шахты вели вертикальные лестницы. Я встретил рудокопов с черными от копоти лицами; мужчины тряслись на крестцах осликов, каждый шахтер укрывался зонтиком, и все они болтали по-андалусийски многословно.
Потом дорога начала карабкаться к гигантскому бастиону Сьерра-Морены, и я почувствовал в воздухе нечто, говорящее о приближении границы и о том, что мне придется скоро попрощаться с изобилием Андалусии, с апельсинами, миндалем и алоэ и взобраться в скудный мир скал, где гора будет громоздиться на гору, стремясь достать до неба. Промелькнула деревушка у дороги, не примечательная ничем, кроме названия, которое торчит из испанского учебника истории, как Гастингс — из нашего: Лас Навас де Толоса. Среди этих гор в 1212 году — его так же легко запомнить, как 1066-й, — Альфонсо VIII, женившийся на Элеоноре, дочери Генриха II и сестре Ричарда Львиное Сердце, поразил гневом Божьим мавров с помощью объединенной рыцарской конницы Европы. Короля провел по горам таинственный пастух, которым, как подозревают, был переодетый святой Исидор.
Теперь дорога петляла среди грифельно-серых ущелий, словно созданных природой для грабежа и разбоя. Все вверх и вверх, по обеим сторонам лишь валуны и скалы — чем-то это напомнило мне дорогу, поднимающуюся из Иерихона в Иерусалим, дорогу со столь же зловещей репутацией.
На вершине, расположенной примерно в двух тысячах шестистах футах над уровнем моря, перевал напомнил мне Киликийские ворота, и здесь дорога нырнула в цепь туннелей в скале. Прежде чем проехать через
