меня внимательно, Кэти. Я давно собирался тебе об этом сказать, но тогда мы еще не были так близки, как сейчас… Ты любишь меня?

– Да, да! – шептала она.

– Так слушай и не удивляйся. Ты была права: я плохо разбираюсь в торговле, папа правильно угадал… Не удивляйся, Кэти, но я работаю в разведке.

– Я так и думала! – И она прижалась ко мне еще крепче. – Я люблю тебя, Алекс!

– И я тоже, – сказал я. – Я очень, очень тебя люблю, Кэти. Я не могу без тебя, и я счастлив, что мы повенчались. Я всегда буду с тобой, Кэти, – жужжал я, уже сам поверив в это.

– Да, да, – шептала она, словно боясь разбудить окровавленного Юджина. – Да, да…

– Ты даже не спрашиваешь, в какой разведке я работаю…

Она словно очнулась после летаргического сна.

– То есть как? Разве не в Сикрет Интеллидженс сервис? – Вот таким патриотом я выглядел в ее глазах! О, женщины! Глупые птичьи головки, ничтожество вам имя, доверчивые щенята – вот вы кто!

– Конечно. В Сикрет Интеллидженс Сервис, в четвертом бюро по иностранным операциям, – нес я всю эту муру, прекрасно зная, что широкой публике так заморочили голову байками о шпионаже, что чем больше идиотски-сложных названий, тем глубже доверие. – Кэти, нам срочно нужно плыть в Кале, за мной погоня… меня об этом предупредил Рэй… положение очень сложное.

– А Юджин? Зачем ты это сделал? – Она уже совсем очнулась и с ужасом смотрела на распростертое тело Юджина.

– Юджин – агент враждебной службы, он заслан сюда с подрывными целями… он пытался меня отравить. Рэй поручил доставить его в Кале, там его ждут наши французские коллеги – до этого он совершил преступление в Гавре [94] .

– Может быть, вызвать полицию?

О, это вечное, чисто западное уважение к Закону, эта слепая вера в его незыблемость и правоту, полное непонимание норм кристально чистой пролетарской Морали – единственной судьи всех и вся. Яхту покачивало, набережная Брайтона сияла огнями, времени было в обрез – за работу, шпион, и горн, и барабаны, барабаны, барабаны!

– Не беспокойся, Кэти, с полицией все согласовано, сейчас мы приведем его в порядок… – Я тронул Юджина рукой, и он застонал. – Видишь, он жив, не волнуйся, Кэти. Где у тебя бинт? Скажи, где бинт, я перевяжу его сам, а ты включай мотор и становись к штурвалу! Только быстро, нельзя терять ни минуты!

Она убежала на палубу, мотор вздохнул, мягко взял первые обороты, и мы отчалили, освещая темнеющие дали прожектором, которому помогала несколько мрачноватая луна.

Я перевязал голову Юджина – в бинтах он выглядел как Дед Мороз на даче у Большой Земли, к снежной физиономии которого присобачили неестественно огромный красный нос. (Я вспомнил, как целовал Римму в снегу.) Я оттер его рубильник от крови, вытер все лицо тем самым пресловутым платком, о котором забыл в критический момент, что, собственно, и привело к кровопролитию, с трудом перетащил на ложе, снял забрызганный кровью костюм и рубашку, перекрутил ему руки веревкой и привязал к кровати. Все его испачканные вещи вместе со своим любимым костюмом я завернул в простыню, привязал к тюку якорь и выбросил в морские глубины на радость Нептуну и золотым рыбкам. На яхте находились кое-какие шмотки, я быстро переоделся и принес Юджину спортивный костюм.

– Какая вы все-таки сволочь! [95] – сказал он вдруг тихо. – Я предполагал, что вы сволочь, но не думал, что до такой степени. Дайте мне что-нибудь от головы…

Я достал таблетки.

– И воды!

Я положил ему таблетку на язык, приподнял голову и поднес стакан к губам – просто брат милосердия, спасающий ближнего и кормящий его своей собственной грудью.

– Какой я дурак! – вздохнул он. – Тюфяк! Я всегда подозревал вас, но потом перестал. И вот результат: попался как кур в ощип! Но я не думал, что вы такой негодяй, чтобы делать все это в день помолвки. Что вы сделали с Рэем? Убили?

– Что за ерунда! И вообще это вас совершенно не касается. Лежите себе спокойно.

– А ведь я вам поверил… Я действительно поверил, что вы порвали с Мекленбургом. Дурак я все-таки, ужасный дурак! – причитал он.

Яхта уже набрала скорость, за иллюминаторами свистел ветер, Хилсмен мирно храпел в ангаре на берегу, Базилио и Алиса, видимо, обсуждали мой переход на сотерн как добрый знак на пути к полному семейному счастью и радовались за Кэти, неизвестный Летучий Голландец, на котором собирались ласково побеседовать с Юджином, уже, наверное, бросил якорь в Кале, и на все это щедро выливала свой мутноватый свет маячившая над нами луна.

– Вы еще пожалеете об этом, Алекс… Вы еще пожалеете! Зачем вы это делаете? Вы даже не представляете, какую роль вы играете… Вы же пешка в чужих руках… Сука ты последняя, – перешел он на более эмоциональный сленг, – сука ты, вот ты кто!

Я вышел на палубу, подошел к Кэти сзади и нежно поцеловал ее в шею.

– Как Юджин? – деловито спросила моя боевая подруга, прижимаясь ко мне спиной, видимо, в ней проснулась душа полковника Лоуренса, спасающего Британскую империю от происков турок.

– Он пришел в себя, все в порядке. Тебе не холодно? – Заботлив я был до приторности, самому стало противно.

–  Постой немного у штурвала, я достану меховую куртку.

Я вгляделся в непроходимую тьму, слегка просвеченную головным прожектором яхты, и прибавил ходу – вдали мельтешили пляшущие огоньки французского берега, по времени мы вполне укладывались в железные указания Бритой Головы. Точность Алекса высоко ценилась в Монастыре, точность всегда была культом: перед началом совещания Маня многозначительно смотрел на часы, а опоздавших обливал таким ледяным презрением, что они проходили на цыпочках и боялись громыхнуть стулом. Правда, как всегда в Мекленбурге, за точностью следовала безалаберная говорильня, не ограниченная никаким регламентом, которую Маня – отдадим ему должное – увенчивал неким пространным резюме (он говорил “резумэ”), лишь отдаленно связанным с предметом дискуссии.

Через несколько минут Кэти вернулась, переодевшись в куртку и исторические ботфорты, перевернувшие мозги баловня лондонских клубов.

– Юджин говорит, что ты мекленбургский шпион и получил задание вывезти его из Англии. – Глаза ее смотрели настороженно. – Между прочим, папа тоже считал, что ты мекленбургский шпион! [96]

– Леопард не может сменить своих пятен (у нас это переводится вроде как “горбатого могила исправит”, ужасно просто с этими переводами!) Ты его больше слушай, он может наговорить с три короба! Ему лишь бы спасти свою шкуру! Если хочешь, спроси у него об ирландцах, с которыми он взрывал пластиковые бомбы в Лондоне, – эти акции вызывали ненависть у всех англичан.

– Значит, он связан с террористами! – Кажется, Кэти совсем выплыла из транса и на глазах превращалась в знакомую следователыиу с перхотью на плечах, которая в свое время выжимала из меня все соки.

Я еще раз поцеловал ее в шею. На этот раз спина ко мне не подалась и словно затвердела – кровь, видимо, отлила к милой головке, – ищейка мчалась вперед, вертя черной пуговкой носа, все остальное ей было до фени.

Я поспешил вернуться в спальню.

– Что вы там болтаете, Юджин? Хотите испортить со мною отношения?

– Какая вы сволочь, Алекс! – Видно, ничего свежее и оригинальнее не приходило ему больше в забинтованную башку.

– Давайте смотреть на вещи трезво, Юджин. Я ничего не имею против вас, вы мне даже симпатичны… но вы же не дошкольник. У меня есть задание. Оно очень просто: вывезти вас на беседу в порт Кале.

– И там прикончить!

– Ничего подобного. Вы сами должны быть заинтересованы в этой беседе… Я не в курсе дела, но предполагаю, что речь пойдет о серьезных вещах. Поверьте, я ваш друг…

– Послушайте. Алекс, не морочьте мне голову. Таких друзей, как вы…

– Хорошо, – я старался говорить спокойно, – но не забывайте, что мы имеем право предъявить вам претензии. По всем канонам и по Уголовному кодексу вы являетесь предателем родины!

– Это я-то предатель родины?! – вдруг заорал он. – Это ты, сволочь, предатель родины вместе со своими жирными псами! Это вы обобрали народ, довели его до ручки, выпили из него кровь! Я ничего не выдал и никого не предавал!

– Только без эмоций! Взгляните на все разумно, не как человек пишущий, а как профессионал…

Меня его бурные всплески особо не взволновали: к жирным псам я себя не причислял, кровь народную не пил и служил своему народу честно, как солдат. Что было еще делать? Звать Мекленбург к топору? Уже звали и дозвались. Вся страна от столицы до самых до окраин вкалывала на заводах, поднимала урожай, создавала ракеты и ядерные бомбы, и ничем они не лучше меня, я служил своему народу, и точка. Любое правительство всегда подонки, но не терзает же себя агент ЦРУ из-за того, что президент Никсон – обманщик и интриган, устроивший Уотергейт! Правильное ты делаешь дело, Алекс, великое дело, без темных делишек нельзя, чистоплюям всегда достается за парение в небесах, они проигрывают, а побежденным, как говаривал Бисмарк, победитель оставляет только глаза, чтобы было чем плакать.

– Послушайте, Алекс, будьте благоразумны, отпустите меня. И сами сматывайте удочки, вас же прикончат… я не сомневаюсь… – Тут он уже явно запугивал меня, в борьбе все средства хороши. Впрочем, я и сам догадывался, что старуха смерть гоняется за мною со своей острой косой, глаза он мне не открывал.

– Хватит блефовать. Юджин! Если мне действительно кто-то угрожает, то говорите конкретно и прямо! Что вы все время юлите и недосказываете?

И снова в памяти выплыл сосед по этажу – задницеподобный Виталий Васильевич, который темнил мастерски: “Как чувствует себя Самый-