Самый?” – “Чудесно! Даже рюмку иногда пропускает (перепугался, что сказал лишнее), когда, конечно, дел нет!” – “А западная пресса пишет, что он тяжело болен!” – “Да что вы! Где вы читали?” – “Да у нас на Севере эти проклятые голоса плохо глушат…” – “Больше их слушайте, они сплетни пускают, лишь бы нам поднагадить.” – “Пишут даже об отставке по состоянию здоровья…” – “Да он на водных лыжах катается! Все решает сам, и знаете, иногда поражаешься, как глубоко смотрит… прямо в корень. Не специалист, казалось бы, а сто очков даст любому специалисту и во внешней политике, и по сельскому хозяйству!”

– Я не могу назвать имя, это опасно и не нужно. Поверьте мне на слово.

– Почему не можете? – Я не слезал с него.

– Вы мне все равно не поверите, решите, что я опять блефую. Зачем вам имя? Хотите выслушать правду? Развяжите меня!

Я снял с него веревки, вынул “беретту” и приказал надеть лежавший рядом спортивный костюм.

– Валяйте! Рассказывайте! – сказал я и умышленно зевнул, сверкнув белыми зубами.

До Кале еще было плыть и плыть. Сейчас он навешает мне на уши, ведь, когда на горло наброшена петля или к сердцу приставлен пистолет, любыми средствами нужно найти выход и улизнуть. Даже архиприн-ипиальный Учитель, когда его в 1918 году прихватили на дороге бандиты, не стал с ними спорить и моментально отдал кошелек со златом, что впоследствии возвел в теоретическую мудрость.

– Так слушайте! – начал он. – Короче говоря, меня завербовали, и не какая-нибудь западная разведка, а свои…

– Что-то я не совсем понимаю. Что за ерунда? – Такой фигни я от него не ожидал даже при форс-мажорных обстоятельствах.

– Вербовка была проведена сотрудником Монастыря, одним очень влиятельным человеком. Собственно, это была не официальная вербовка. Он просто привлек меня для выполнения своих личных поручений. Знакомы мы были давно, одно время частенько встречались… Началось это вскоре после моей эпопеи с Карпычем, когда я поступил работать в Монастырь. Он очень часто одалживал мне деньги, правда, я их всегда вовремя отдавал… Тогда я еще был холостяком, жил один, и я ему был нужен как владелец хаты, куда он водил своих подружек. Однажды я случайно переступил грань… Дело в том, что я собирал самиздат, причем самый что ни на есть политический, в общем, хранил дома небольшую крамольную библиотеку. Однажды по пьянке я разоткровенничался и стал хвастать ею перед своим другом, на следующий день пожалел, но что делать? И эта тайна легла между нами, ни разу мы о ней не говорили, хотя она постоянно витала в воздухе. По работе я подчинялся ему, и вот однажды он мне говорит: “У меня есть очень важное и секретное поручение для тебя, никому об этом говорить не надо, все должно быть сугубо между нами”. У меня и мысли не мелькнуло ему отказать, я исходил из того, что выполняю одно из заданий Монастыря, тем более что его просьба оказалась очень простой: передать письмо человеку в широкополой шляпе марки “Генри Стэнли”, который сядет на скамейку в одном сквере. Был и пароль. Вскоре последовала другая просьба: отнести пакет по указанному адресу. Дверь мне открыла женщина, довольно хмурая и неприветливая, взяла пакет, поблагодарила и передала для него небольшое письмо в конверте. Откровенно говоря, я не придавал особого значения этим поручениям, воспринимал их, как любой из нас, и не задавал лишних вопросов. А он мне однажды и говорит: “Вот у нас с тобой и появились свои собственные тайны, правда?” О его тайнах в то время я еще не догадывался и принял все на свой счет, то бишь на библиотечку, ведь за хранение запрещенной литературы полагался приличный срок. Целый год я передавал пакеты или контейнеры незнакомым людям и соответственно что-то забирал у них, я был убежден, что он ведет особую работу по линии Монастыря, в этом у меня не было никаких сомнений. Однажды он вручил мне увесистую пачку денег, и это меня удивило, ведь существовали бухгалтерия и прочие финансовые органы, а тут, как на базаре, – из рук в руки. Но он добавил: “Наша работа носит чрезвычайно секретный характер, и мы нигде не фиксируем ее официально. Этого требует конспирация”. Такое объяснение показывало особое доверие ко мне, и я даже возгордился. Все началось за полгода до моего побега. Поздно вечером я зашел к нему в кабинет без всякого предупреждения, секретарша из приемной уже ушла, дверь я открыл тихо, не постучался, и он не заметил меня, поскольку весь углубился в работу, сидел над стопкой документов и водил по ним пачкой “Мальборо”. Вам, Алекс, не нужно объяснять, вы сами, наверное, не раз пользовались этой мини-камерой, закамуфлированной в пачку, – никаких подозрений, сидишь себе за столом, водишь ею по документам, покуриваешь и делаешь незаметно свое дело. Единственный недостаток заключается в том, что она берет лишь половину обычной страницы, поэтому приходится тратить много времени. Он поднял голову и увидел меня – ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя он сразу оценил всю обстановку. Все же перед ним стоял профессионал, который прекрасно понимал, что в своей собственной стране нет необходимости фотографировать документы таким способом, если не опасаешься, что тебя засекут. Документы в сфотографированном виде предназначались для иностранной разведки, в этом у меня уже не было сомнений. Тут же я трезво оценил свои функции связника в его операциях и понял, что он использует меня “втемную” в своих целях. Вы уже наверняка поняли, Алекс, что я человек доверчивый и довольно слабый, что бы вы сделали на моем месте? Явиться с повинной и все рассказать? О самиздате, о работе связником на иностранную разведку? Признание в шпионаже? Думаю, что меня тут же расстреляли бы. Его, конечно, тоже, но ведь от этого не легче. Что оставалось делать? Ничего. Я не подал виду, что заметил “Мальборо”, и продолжал выполнять его поручения. И так работал бы на него и до сих пор, если бы он не попытался меня убрать. Это он пустил газ у меня на квартире… – И Юджин закашлялся от избытка эмоций. Крыса! Я вышел на Крысу! Вышел неожиданно, искал в одном месте, а нашел в другом – вечный парадокс разведки. Но может, он врет? Играет ва-банк? Это же в его манере, думай, Алекс, думай! И все-таки ты чертовски удачлив, мой друг: казалось бы, все планы “Бемоли” и поимки хитроумной Крысы разлетелись в прах – все заслонил этот проклятый вывоз Юджина в Кале, перевернул все вверх ногами, – и вот тучи рассеялись, выглянуло солнышко, и обернулась “Бемоль” крещендо и грандиозным успехом, вот она, Крыса, сидит себе, улыбается, шевелит усами, водит “Мальборо” по документам… “Вдруг волшебник, плут отпетый, явился, в пестрый плащ одетый, на дивной дудке марш сыграл и прямо в Везер крыс согнал!”

– Но где доказательства, Юджин? Как можно все это доказать?

– Во-первых, я помню все адреса и тайники, которыми пользовался. Во-вторых, мои показания тоже что-то значат. Наконец, вы представляете себе весь размах утечек в Монастыре? Провалы целых резидентур, появление липовых агентов, которые снабжали нас дезинформацией? Остается только все сопоставить…

Все я представлял, все я понимал, ведь не для забавы вызывали меня на большой ковер и везли прямо с аэродрома по утренней столице в высочайший кабинет, выходящий окнами на памятник неподкупному и железному Несостоявшемуся Ксендзу Крыса, наконец-то Крыса! Но почему он ходит вокруг да около, как кот вокруг блюдца с горячим молоком, почему не называет имени?

– Договаривайте до конца, Юджин! Имя!

– Этого я не сделаю. Во-первых, вы мне не поверите, свяжетесь с Центром, и это дойдет до него. Но главное не это. Я хочу гарантий. Вы должны меня отпустить. Баш на баш: мне – свобода, а вам – этот предатель. Могу я встать?

– Только не валяйте дурака! – Я легко поиграл “береттой”.

Он встал и захромал по спаленке, разминая ноги. Вряд ли он врал, ведь я и сам читал о человеке в шляпе “Генри Стэнли” в его личных бумагах. И поступил он верно: какой же идиот подставляет голову под топор? Конечно, расстреляли бы вместе с Крысой. Хотя…

– Я даю вам слово, что, если вы назовете имя, это вам зачтется. Клянусь честью! – сказал я твердо, даже торжественно, будто объявлял о начале собрания.

Он лишь хмыкнул:

– Бросьте, Алекс, не берите грех на душу! Я еще с ума не сошел, чтобы верить на слово. Да еще когда дело касается Мекленбурга, где все построено на бессовестности! Только баш на баш. Имя я вам сообщу, когда буду на свободе.

– Он часто приходил к вам на квартиру? С кем он был в последний раз? И как вы не заметили, что он открыл конфорки?

Не было у меня следственных навыков, сюда бы сейчас дядьку, который хвастался, что в молодости раскалывал любую контру, одного трудного субчика из антиусатой оппозиции допрашивал шесть ночей, сам извелся и его довел до ручки, но тот не дрогнул. И тогда дядька сделал ход ферзем: “Если не сознаетесь, то я вас выпущу!” – “То есть как?” – “Выпущу, и ваши арестованные друзья справедливо решат, что это вы их завалили!” И полился из голубчика водопад признаний, ничего не утаил, очень боялся презрения товарищей.

– Споил он меня, поэтому я и не заметил ничего… – бормотал Юджин.

– А с кем он был? – не отставал я.

– С разными… Жратву приносил с собой из своей кормушки: и кету, и буженину, и разные салями, икру притаскивал, даже сыр рокфор, все аккуратно нарезано, видимо, просил в буфете. И бутылку шампанского, пил он мало… Почти все оставалось, мне на неделю хватало…

– И с кем же он был тогда, когда пустил газ? – Я знал, что лечу в пропасть, но ноги сами тянулись туда, и толкать меня не надо было. – С кем он?..

– С одной рыжей бабой… любительницей Хемингуэя… она не представлялась. Он с ней часто бывал, правда, и других хватало. Однажды я слышал из кухни – они меня туда выставляли, – как она смеется над своим мужем: мол,