полицейского (синдром Мекленбурга, где милицейский жезл приводит в трепет любого водителя, не имеющего спецсигналов, превращает в рабскую душонку). – Извините, сэр, ради Бога, сэр… у меня ребенок!

– Какой ребенок? В машине?

– В Брайтоне… жена родила несколько часов назад… – барахтался в навозе находчивый Алекс. – Она рожала так трудно… столько пришлось пережить…

Я так старался, что еще минута – и родил бы сам, видел бы меня в этот момент дядька, видел бы, как выделывает Алекс кренделя вокруг величественного, как памятник, полицая, – непременно сказал бы: “А что я всегда говорил? Молодец, Алекс! Уж, хитроумный уж, всегда вывернется из любой ситуации, выползет из самой темной задницы!”, а наставник Философ, пожевав ошметок ливерной колбасы, поднял бы граненый стаканчик: “Ты молоток, Алик!”

– Мальчик или девочка? – Бобби был наивен и честен.

– Сын! – заорал я фальцетом. – Извините меня, сэр!

И он снисходительно махнул рукой, пропуская нас дальше. Часы показывали половину шестого, и Болонья уже наверняка подкрадывался к “Морскому орлу”.

В Брайтон “газель” ворвалась в шесть тридцать, пот лил с меня градом, пришлось достать “ронхилл” (“бей в барабан…”) и обмочить им чресла, дабы не бросать вкусную кость коту Базилио и лисе Алисе, которую они радостно глодали бы целый вечер: “Ох уж эти вонючие кенгуру- австралийцы! ”

Прибыл я с тяжким чувством: кошка + полицейский =? Что знаменовало сие? Кому из нас? Мне или Юджину? Бедная кошка, угораздило же тебя, Алекс! Хватит, не думай об этом, думай об операции, впрочем, что в ней сложного? Болонья без тебя установит контакт. Почему Центр прямо не написал, что Болонья проведет беседу с Юджином? Конспирация? Успокойся, ради Бога, тебя ждут любимая женщина и ее почтенные родственники, смени пластинку, Алекс, поставь… как это? “Пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!”, а еще лучше произнеси несколько раз и обязательно шепотом: “Когда лошадь украдена, слишком поздно запирать конюшню”. Когда лошадь украдена, слишком поздно запирать конюшню. Вот так.

Кэти встретила нас в платье из серебряного атласа с вышитой диадемой у левого плеча, потоки алых кораллов стекали с открытой шеи на белые груди, она сияла суперочаровательной, сногсшибательной улыбкой, с трудом удерживаясь от вполне уместного из-за моего опоздания площадного мата.

Базилио прошипел нечто невнятное на кошачьем языке и отвернулся, показав затылок, на котором среди стога седых волос светилось белое пятнышко, напоминающее зад кота (оно вместе с усами и подтолкнуло в свое время на кличку), сестрица же Алиса не сводила с меня ненавидящих глаз, словно овчарка, еще не решившая, в какую часть тела вцепиться, – вся ее лисья морда от злости сморщилась в одну большую улыбку, в которой и нос, и глаза, и уши разбегались в разные стороны.

– Прошу прощения, у нас по дороге спустили оба колеса… пришлось заехать в сервис…

Базилио посмотрел на меня так, словно я только что выпрыгнул из кровати девочки Мальвины.

– Да, да, полковник, сразу два колеса! Присутствие незнакомого человека (Юджин уже метал бисер перед полковником на полную катушку) несколько разрядило обстановку. Мы спустились к “газели”, и пинкертон Базилио начал тут же разглядывать и щупать колеса, чуть ли не облизывая их своим шершавым языком.

– Что-то колеса старые… неужели такие продаются? – Но я даже не удостоил его ответом.

В машине Юджин на своем ломаном английском рассказал анекдот [84] , его никто не понял, но все для приличия ржали.

“Морской орел” призывно горел цветной рекламой, и через витрину я увидел фигуру Болоньи, засевшего на стульчике у стойки бара. В фойе всю нашу гоп-компанию встретил метрдотель и повел к столу с зажженными зелеными свечами. Проходя бар, я встретился взглядом с Болоньей – он повел глазами в сторону туалета. Метр усадил нас за стол, а я вернулся к бару и пошел по коридору, слыша за собой топот самых надежных в мире “скороходов”.

В уборной было пусто и покойно, Болонья указал мне на кабину, куда я и вперся, снедаемый любопытством и страхом. Болонья тут же влез в соседний отсек и подсунул мне под кабину конверт, в котором лежало послание. “В целях обеспечения безопасности мы планировали провести беседу с “Контом” на судне в районе Брайтона, – расшифровывал я. – Однако случилось непредвиденное: сегодня утром загорелось машинное отделение, и на судне много пожарных и полиции. Вам предписывается доставить “Конта” под благовидным предлогом в порт Кале (Франция), где в данный момент находится другое наше судно. От Брайтона до Кале несколько миль, поэтому предлагаем вам обеспечить доставку “Конта” на яхте “Регины”, используя все необходимые для этого средства. Яхту следует поставить на причале № 4 порта Кале, у Голубой набережной. В контакт с вами там вступят по паролю: “Сегодня на море 2,5 балла, не правда ли?” Отзыв: “По-моему, три”. Подпись…

Боже мой, такого не бывало в моей безумной жизни: заделана была высочайшая подпись самой Бритой Головы, беспрецедентный случай, приказ летел почти с самого верха, руки по швам, Алекс!

Болонья уже исчез из кабины, а мне, пораженному неожиданным указанием, сам Бог велел воспользоваться счастливым случаем и задержаться на толчке подольше.

Кошка, несомненно, была черной, настоящая черная кошка, проклятая служба, сумасшедшая баба-разведка, все переворачивающая с ног на голову, типичный случай в оперативных традициях Монастыря: детальный план, тщательная подготовка, взвинченные нервы, а в последний момент все лопается к чертям, все летит вверх тормашками, суета, и новый приказ, и каждый умирает в одиночку. Яхта в порядке, до Кале ходу часа три, погода вполне на уровне… Смогу ли я уговорить Юджина прогуляться в Кале? Проблема номер один. Чем все это может закончиться? Вопрос. Если Юджин согласится, то все будет шито-крыто. А если отметет предложение? Допустим. Но если он выдаст Алекса, худо придется его деткам, он ведь не дурак. А если отметет и возникнет скандал? Не пришлось бы рвать когти из Альбиона.

И тут я вдруг безумно заскучал по своей квартире у Хемстед Хита с видом на зеленые лужайки и по каменным плитам Вестминстерского аббатства, в котором метались призраки и королей, и премьеров, и расстрелянного шпиона с миниатюрным портретом возлюбленной Онор в медальоне, спрятанном во рту. И казалось мне, что я снова в двухэтажном красном автобусе, взбиравшемся на Лондон-бридж, я беседовал с милой миссис Лейн и ее сеттером, симпатично выпустившим язык, я входил в полумрак “Этуали”, следуя за знакомым метрдотелем (“Как обычно, столик в правом углу, сэр?” – “Да, да, под картиной Каналетто!” – “Т” я произносил шикарно, с заиканием и придыханием на оксфордский манер, словно вел свой род от династии лорда Честерфилда), даже Черная Смерть уже казалась необыкновенной, нежной и хорошо отмытой девушкой шоколадного цвета.

Ох уж эти беседы на мекленбургских судах! Зачем тебе ввязываться в это дело, Алекс? Этот мяч можно отыграть очень просто, без малейших усилий… кто тебя может проконтролировать? Что же делать для этого? Да ничего не делать! Сиди себе за столом, хорошо жуй и пей, а после банкета распрощайся со всеми и поезжай на яхту вдвоем с Кэти. То есть как? А задание? А долг? А телеграмма Бритой Головы? Пошли их к такой матери, Алик, не влезай в эту историю! Ну, а дальше? Тебя ли учить, старый и хитрый лис? Дальше сочини телеграммку в Центр: “Несмотря на мои настойчивые просьбы, “Конт” идти на яхту отказался, сославшись на… с комприветом. Том” – и работай себе спокойно под крылом Хилсмена, ищи свою Крысу, тем паче что после встречи с Генри в руках твоих появились новые интересные ниточки… Пошли все это дело с “Контом” подальше, ничего, кроме неприятностей, оно тебе не принесет, не скользи по лезвию ножа, обмозгуй все это дело еще раз, а пока слезай с толчка и двигай к столу! Все, наверное, уже решили, что у тебя колики от страха перед брачной ночью.

Картина застолья написана сочными красками: чуть смущавшиеся блеска люстр laitances de carpes, тающий во рту salmon, ницуазский салат с гренландскими креветками и мидиями, конечно же приличествующая событию caviar [85] и гвоздь программы – гусь, зажаренный в эльзасском вине и кусочках свиного сала.

Метрдотель не без черного юмора утверждал, что повар зажарил гуся заживо, – тут уж меня замутило, я боялся убивать живое, выпускал на волю ос и пчел, застрявших в блюдечке с вареньем, почтительно обращался с пауками и всегда доставал их из ванны, боясь упустить свое счастье, – все это осложняло мою жизнь с Риммой.

Новый финт Центра омрачил мое настроение, “гленливет” – а он, естественно, не мог не красоваться посредине стола – я пить не стал, а ограничился разбавленным сотерном. Впереди зиял черной дырой светлый путь, и требовались, как завещал Несостоявшийся Ксендз, холодная голова, горячее сердце и чистые руки.

Базилио встал и во всем своем кошачьем остроумии произнес прочувствованный тост за наше с Кэти счастье (тут он просто изнемогал от своих реприз, я и не предполагал, что в Англии отставные полковники нисколько не умнее наших).

Я бездумно водил взглядом по молокам карпа, по веселой Кэти и по тихому и скромному Юджину, не подозревавшему, что вся эта трагикомедия весьма напоминает его приключения со стулом перед дулом фотообъектива.

Юджин встал.

– Я тоже хотел бы произнести тост. У Алекса в Австралии существует прекрасный обычай. Правда, это касается свадьбы, а не помолвки, но суть его от этого не меняется. Дело в том, что и еда, и питье становятся горькими, если новобрачные не поцелуются. Горько!

– Так я знаю этот обычай! – взвизгнул Базилио, словно ему мазанули под хвостом скипидаром. –