Не хочешь писать — пропала страсть,— Пиши о четвероногих, Что в кровяной окрошке Спасали тебя, как братья,— О легкой кобыле Крошке, О жеребце Мюрате. Для освеженья словаря Они пригодятся ловко».— «Ты вздор говоришь, ты лукавишь зря, Моя стальная плутовка! То прошлого звоны, а нужен мне Герой неподдельно новый,— Лежи, дорогая, в коробке на дне, Поверь мне на честное слово». В город иду, где весенний вкус, Бодрятся люди и кони, Людей пропускал я, как горсти песку, И встряхивал на ладонях. Толпа безгеройна. Умелый глаз Едва похвалить сможет, Что не случайно, что напоказ,— Уже далеко прохожие. В гостях угощают, суетясь, Вещей такое засилье, Что спичке испорченной негде упасть, Словесного мусора мили. «Ну что ж, — говорю я, — садись, пей Вина Армении, русскую Горькую — здесь тебе Героя нет на закуску». …Снова уводят шаги меня, Шаги, тяжелее верблюда, Тащу сквозь биенье весеннего дня Журналов российских груду. Скамейка садовая, зеленый сон, Отдых, понятный сразу Пешеходам усталым всех племен, Всех времен и окрасок. Деревья шумели наперебой, Тасуя страницы; мешая Деревьям шуметь, я спорил с собой — Журналов листва шуршала. Узнал я, когда уже день поник, Стал тучами вечер обложен: На свете есть много любых чернил, Без счета цветных обложек. Росли бумажные люди горой, Ломились в меня, как в двери, Каждый из них вопил: «Я герой!» Как я им мог поверить? Солнце закатывалось, свисая Багряной далекой грушей, Туча под ним, как туша кривая, Чернела хребтом потухшим. Ее свалив, ее прободав, Как вихрь, забор опрокинув, Ворвалась другая, летя впопыхах,— Похожа лицом на лавину. Светились плечи ее, голова, Все прибавлялось в весе, Как будто молотобоец вставал, Грозя кулаком поднебесью. Героя была у него рука, Когда у небес на опушке, Когда он свинцовую, как быка, Тучу разбил, как пушку.
