- Сейчас не нравиться, а останетесь одни в спальне, так и понравиться.

- Нет, ни за что!

- Погоди, в субботу съездим. Посидим, поговорим, хозяйство посмотрим, - приторно ворковала мать. - Мишенька, ну не кобенься, сына!

В субботу Хрустовы всем семейством поехали в соседнюю Сосновку. Ирина суетилась, не зная где лучше усадить гостей, чем повкуснее накормить. Миша видел как одобрительно кивает отец, прохаживаясь по двору и заглядывая в курятник и хлев, с каким довольным видом мать гладит башню из вышитых подушек на кровати в спальне. Ирина норовила задеть Мишу то бедром, то грудью. Смеялась даже когда он не шутил, строила глазки и томно вздыхала, оправляя глубокое декольте. Этим же вечером, оставив в своей комнате записку, Миша Хрустов вылез через окно родимого дома и пошел сквозь ночь к станции.

*****

Москва оказалась не такой уж и страшной. Галины соседи по коммунальной квартире приняли Мишу доброжелательно. Семен Львович – сосед справа – порекомендовал Мишу санитаром в больницу им. Пирогова, он сам работал там рентгенологом. Пусть и с трудом, но Мише удалось поступить в Медицинский институт на заочное отделение.

Присмотревшись к пациентам своей больницы, Миша решился посоветовать одному солидному дяде, страдающему от песка в почках, некий сбор, Мишей собственно и составленный. У дяди как раз активно этот самый песок выходил, и от сильных болей тот потерял сон. Попив с неделю Мишины травы, мужчина возродился к жизни, не позабыв отблагодарить санитара и посоветовать его другому пациенту. Тот лечился от застоя желчи в желчном пузыре. Мишина слава целителя-травника росла со скоростью лесного пожара. И если по началу больше рубля в карман санитара не совали, то через пол года Миша начинал морщиться, при виде купюры достоинством ниже пятерки.

Они с Галей разгородили фанерными щитами их двадцати пяти метровую комнату, выделив крошечную прихожую, спальню и гостиную, и полегоньку, по вещичке, обставляли ее. Одно огорчало молодого человека – родители не отвечали ни на одно из его писем. Только когда Галя родила первенца, и они отослали в деревню фотокарточку внука, от Мирона Михайловича пришла весточка.

Миша Хрустов – названный в честь отца - покорил сердца деда с бабкой в пять секунд. В год и три месяца Миша-маленький активно пытался совершать пешие прогулки, самостоятельно есть и одеваться. Глядя серьезными большими с поволокой глазами он, казалось, понимал любые разговоры взрослых и иногда вставлял собственные замечания. А очаровательная улыбка в один зуб, чернявая масть, длинные густые ресницы топили сердца деда с бабкой как огонь топит воск.

В первый же день воссоединения семьи, Елизавета Федоровна заметила, что у невестки животик выпирает несколько неестественно.

- Галочка, ты ждешь опять? – спросила она, пытаясь отобрать у сидевшего у нее на коленях Миши- маленького моток ниток.

- Жду, - созналась зардевшаяся Галя.

- Отец, слышишь? – окликнула Елизавета Федоровна мужа.

- Слышу, - отозвался Мирон Михайлович, пряча довольную улыбку.

- А кого ждешь?

- Разве узнаешь, пока не родиться? – вздохнула Галя.

- Де, - вмешался маленький Миша. – Де…де…

- Отдай, ну отдай же, - уговаривала его Елизавета Федоровна.

- Де…де, - настаивал мальчик, хлопнув ладошкой маму по животу.

- Он говорит, что будет девочка, - перевел Миша-старший, переглянувшись с Мироном Михайловичем.

- Мишаня, как он может знать? – залилась смехом Елизавета Федоровна.

- Де, де! – закивал Миша-маленький, продолжая тыкать пальчиком в материн живот.

- А он видит, - ответил Миша-старший спокойно.

- Такое бывает, - поддержал Мирон Михайлович. – Ребятенку видится, что нам не дано. К тому у нас и порода подходящая. Отец и дед наши целительством занимались, от них ко мне, от меня - Мише передалось, а от него и маленькому Мишутке дар сошел. Ты, - обратился он к сыну. – Ты его ко мне каждое лето присылай, я его учить буду.

*****

Страшные вести пришли, сорвав Мишу-маленького с летней студенческой практики. Его дед, бабка, отец с матерью и младшей сестрой погибли - сгорели ночью в избе. Миша, плохо понимая зачем, поехал в Горку. От самой станции какие-то незнакомые ему люди начали подходить, обнимать, выражать сочувствие, звать к себе на постой. Еле от них от всех отвязавшись, Миша добрел до пепелища.

От дома - такого родного, такого уютного - остался обгорелый фундамент, земля почернела от копоти. Сад пугал обугленными ветками яблонь и вишен.

И внезапно в голове, где-то за глазницами, вспыхнула ясная картинка: свеча на столе, под ней бумажная иконка. Свечка крениться и падает на иконку, иконка вспыхивает, огонь перекидывается на скатерть, которой покрыт стол. А под столом, в плетеной корзине лежит дурман-трава. Сладкий, усыпляющий дым стелиться по дому. Мирон Михайлович на миг поднимает голову от подушки, но тут же валиться обратно. Огонь лижет пол и стены…

*****

Мишину коммуналку расселяли. Соседи собрались на кухне и пили за новую комфортабельную жизнь в отдельных квартирах и за старую жизнь, прожитую дружно, без мелких склок и обид. Они обнимались, сыпали комплиментами, вспоминали смешные случаи, которых накопилось в достатке, обещали перезваниваться и писать друг другу. Миша тоже шутил, улыбался застывшей улыбкой, а перед глазами стояло пепелище в Горке. Оно снилось Мише почти каждую ночь, и он просыпался в слезах.

По стране широкими шагами двигалась перестройка. Вокруг суетливо возводили капитализм, зачастую противозаконными способами.

Миша получил приглашение в один из первых центров нетрадиционной медицины. Глядя как доверчивых клиентов – обращающихся и с тяжелыми, серьезными недугами - дурят коллеги-шарлатаны, Миша порывался уволиться, но руководитель центра каждый раз ставил на его заявлении визу «Поднять оклад». Новая квартира требовала хорошего ремонта и новой мебели, появилась возможность прикупить аудио и видео аппаратуру, в общем, Миша позволял себя уломать и оставался.

- Мишаня, - говорил ему президент ( в то время только ленивый не нарекал себя президентом или на крайний случай председателем правления, неважно чего - обувной будки или ларька). – Мишаня, ты – мой «золотой фонд»! Думаешь, я не знаю кто из ху в моем гребаном центре? У половины медицинского образования просто нет, а у остальной половины – оно незаконченное. Думаешь, я не знаю, что они гробят народ? Ну а кто заставляет к нам обращаться? Пусть бы и шли по поликлиникам, по терапевтам районным… Так нет, к нам прутся!

- Роман, но мы же называемся медицинским центром! Медицинским! – сокрушался Миша.

- Центром нетрадиционной медицины! Разница!

- Для тебя разница, для меня разница, для человека образованного разница, а для тети Клавы из-под Рязани не разница!

- А какого хрена эта тетя Клава суется к нам со своей Рязани? Кто ее здесь ждет? Пусть сидит в Рязани и лечит язву у местных докторишек! А они, Мишаня, докторишки, все равно ее угробят, только забесплатно! А мы зато деньги поимеем!

- Роман, это же чудовищный цинизм! Господа гневишь!

- Ой, ладно! Господу свечку лишнюю поставим, авось простит раба божьего Романа!

Простил ли Господь Романа Головина, президент центра в скором времени смог выяснить лично. Его «Ниссан» взорвали вместе с хозяином прямо на стоянке перед центром.

Высунувшись в окно, Михаил как и остальные работники центра, смотрел на факел, в который превратилась машина президента, и в мозгу снова вспыхнула четкая картинка: маленький, сутулый человечек в серой курточке присел рядом с «Ниссаном» Головина и шарит руками по днищу, пачкаясь в смазке и вытирая пальцы носовым платком.

Приехала милиция. Эксперты копошились у сгоревшего автомобиля, выгружая труп Головина, три