А на пшеничное темя, Примасленное слегка, Спускался в ребристых балках Задымленный потолок. И в темные стены въелись Заржавленные века, И этих чугунных бревен Не брал ни один жучок. Везде полумгла стояла. Сафьяновые язычки Лампадок Влипали в темень Нарубленных углов. И с черной стены глазели Мерцающие зрачки Дремучих и бородатых Облупленных образов. Горбатые табуреты – До пояса высотой, – И на паучьих ножках Приземистые столы. Трактир истекал безлюдьем. И мертвенной тишиной Дышали как бы живые Мохнатые углы. Сиделец дремал за стойкой. И всхрапывал вместе с ним, Весь в пятнах неяркой свечки, Бревенчатый узкий зал. И только в окошко ливнем Хлестала густая темь Еловых столетий. Гулко разухался Урал. Сиделец дремал за стойкой. Как вдруг затрещала звень Окошка. Скоба поднялась, запрыгала. За стеклом Раздвинула сетку ливня и веток Литая тень. Сиделец Топор припрятал И крикнул: «Сейчас! Идем!» Затрясся. Крестясь, метнулся: «Отколева черт занес?» Откинул, надувшись, Ржавый, Гремучий тугой засов, И ночь окатила мраком Карасий заслон часов, Ворвавшись, как вихрь, сквозь двери. И с вихрем вошел матрос.
2. Матрос
С матроса текло. Плечистый, Он был рыжеват и ряб. Вошел и оскалил бодро Веселые клыки. «А, с кисточкою, хозяин! Когда бы не твой корабль, Запутался бы средь елок, Доняли бы сосняки. Китайская непогода! Тайфунище! Тарарах! Скрутились земля и небо! Горюха и бардадым! А полк не уйдет далече, Хотя б и на всех парах Спешил через эту слякоть. Чуть свет я пущусь за ним. А полк не уйдет далече!» И вымокший снял бушлат; Потом бескозырку сдернул, Гремя, положил наган, Стянул и поправил пояс В шарах разрывных гранат
