страшила Никка старше всех вас будет.

— Прочь с дороги, упрямцы! Первая очередь всегда принадлежит младшему деверю! — заявил Гхила и вприпрыжку подбежал к жене Никки.

Она чуть пошевелилась, взглянула в его сторону и тут же снова отвернулась. Гхила медленно опустился перед ней. держа на вытянутых руках ладду, и проговорил:

— О ты, самоцветами украшенная, в дивные перья убранная, прошу тебя — отведай и покажи лицо свое. А будешь упрямиться, так мы превратим твоего милого в доброго коняшку и загоняем до смерти. Не пощадим, хоть бы он у нас в ногах валялся.

Слова парня рассмешили жену Никки, но за двойной завесой накидки лица ее не разглядеть было, и смеха этого никто не заметил. Она сидела по-прежнему неподвижно и не произнесла ни слова.

— Никка, скажи хоть ты ей! Смотри, коли не уговоришь, мы поступим с ней по-свойски! — пригрозил Геба, становясь рядом с Гхилой.

— Ладно уж! — осклабился Никка и, покосившись на мать, тихонько шепнул жене: — Покажись им, покажись! Иначе от этих псов-холостяков не отвяжешься!

— Гляди какой благородный выискался! Как по этому по носу врежут туфлей водоноса — и спрятаться негде будет! — поддразнил молодого супруга Гхила.

Не зная, что ответить, Никка принужденно захихикал:

— Ага! Ага!..

В этот момент на веранду вихрем ворвалась младшая сестренка Никки.

— Братец, тебе охота посмотреть лицо сестрицы? — спросила она Гхилу. — Давай покажу...

И она с хохотом сорвала с невестки накидку, наполовину обнажив ее голову.

— Не вредничай, дочка! — прикрикнула на нее мать.

Девочка еще раз дернула накидку и, сбежав во двор, принялась плясать.

От стыда жена Никки согнулась чуть ли не пополам. Она ухватила рукой накидку, чтобы вновь набросить ее на себя, и в это мгновение Джагсир, стоявший в стороне, увидел ее лицо. Точнее — левую половину лица. И ослеп — словно от вспышки молнии... А тело стало тяжелым, будто каменным... Такого белого широкого лба, таких прекрасных глаз, таких длинных ресниц ему еще не доводилось видеть. Впервые он почувствовал, как притягательна может быть женщина. Он замер неподвижно, словно остолбенел, ничего не видя и не слыша.

Жена Никки быстро управилась с накидкой и теперь снова была укутана с головы до ног.

— На миг сверкнула — и только-то? Не вышли у нас смотрины, друзья, зря мы с вами старались! — иронически протянул Гхила, поднимаясь на ноги.

— А долго и нельзя! — вступилась за невестку свекровь. — Два-три месяца пусть попрячется, потом, слава создателю, в ваших же домах работать будет[9].

— Пока дождемся от нее работы, она совсем госпожой заделается, — заметил Геба.

— Вот смеху-то будет, братцы! — подхватил Гхила. — Мем Никка-сахаб!

И парни, гогоча и перешучиваясь, двинулись к выходу.

Только Джагсир не смеялся. Что-то сместилось у него внутри. Земля под ногами колебалась. Не поднимая глаз, он плелся следом за товарищами без мыслей, без чувств.

В течение трех последующих дней Джагсир не встречался ни с Гебой, ни с Гхилой. Душу его грыз какой-то голод. По ночам ему не спалось, днем не работалось, он только и делал, что сидел на своем поле под тахли.

На четвертый день к нему пришел Геба.

— Что случилось, о великий безумец? — спросил он, взяв руку друга. — Что это ты маешься, будто мать схоронил?

Джагсир хотел было отшутиться, но не вышло.

— Да так... Все что-то болит... Руки, ноги... — чуть скривив рот в усмешке, соврал он.

— Э-э, будет молоть! — не поверил Геба. — Глухой переулок не спасет от вора. Слушай, дружище: недуг, что тебя поразил, покидает тело человека только вместе с жизнью. Беги от него, пока можешь, не то знаешь что получится? «Вздумалось старухе буйволице с темным человеком подружиться. Не водись дурища буйволица с тем, кто хочет мясом поживиться». Вот что будет.

Джагсир тогда отделался-таки от приятеля какой-то остротой, но вскоре он и сам стал подмечать неладное. День ото дня он все слабел, забросил борьбу, перестал встречаться с друзьями, дурачиться. Дни его проходили будто в полусне, работа залилась из рук, по ночам он не смыкал глаз. «Уж не заболел ли я в самом деле?» — думал он.

А потом им овладело бешенство, какая-то вспышка всепоглощающей, непобедимой ярости. Он начал кружить возле дома Никки. Вначале он доходил только до проулка, издали глядел на дом и поворачивал обратно. Но вот однажды он очутился возле самых ворот, и тут его словно покинули силы: войти невозможно, уйти прочь — ноги не идут. Дней через пять-шесть он настолько осмелел, что, заглянув под каким-нибудь предлогом в дом Никки, заговаривал с его матерью. А душа при этом сжималась от ужаса, как у вора, пойманного с поличным.

Заходить в чужой дом без дела не положено, поэтому Джагсир, придя, задавал обычно один и тот же вопрос:

— Тетушка, не знаешь, где Никка?

Он сам прекрасно знал, где сейчас Никка, да и не было у него к цирюльнику никакого дела. Поэтому, когда мать Никки интересовалась: «Что, сынок, что-нибудь важное?» — он, потупившись, отвечал: «Ага...», сгорая от стыда за свою ложь, спешил уйти и потом несколько дней не появлялся в этих местах.

Бхани, жена Никки. вот уже с месяц как водворилась в доме мужа. За это время Джагсир не раз побывал у них, но, несмотря на все старания, так и не мог разглядеть толком молодую хозяйку.

Иногда он видел вскользь ее склоненное над работой лицо, порой мелькала обнаженная до локтя рука или стройная нога в плетении ножных браслетов. Все эти видения только углубляли рану, нанесенную его сердцу в тот день, когда Бхани явилась им без накидки. И на пути домой его потупленному взору представлялась жена Никки такой, какая она есть, весь ее облик словно отчеканивался в его душе — улыбающиеся губы, сияющие, иссиня-черные глаза, просторный, будто половинка лунного диска, лоб, точеный нос, стройная шея... Порой ему казалось, что Бхани вышла следом за ним из дома и сейчас идет вот тут, совсем рядом, по переулку. Он стремительно оглядывался — нет, никого... и, грустно усмехаясь, шел дальше.

Через месяц в деревню явился младший братишка Бхани, чтобы проводить ее в гости к родителям. Никка посадил брата и сестру на молодого верблюда, и они отправились в путь. В тот день Джагсир на своем поле рыхлил землю. На Бхани было то самое сари, что и в памятный день, когда парни приходили смотреть ее лицо. При виде этого сари у Джагсира занялся дух. Он не мог оторвать глаза от Бхани. Он забыл о Никке, который вел на поводу верблюжонка, не помнил о брате Бхани, сидевшем позади нее... Бхани встретила взгляд парня спокойно и открыто, потом, чуть опустив на лицо покрывало, улыбнулась. Джагсиру показалось, что левый глаз ее, свободный от накидки и сияющий улыбкой, словно бурав просверливает оба его глаза. Подобно зачарованной змее глядел он на Бхани, не в силах оторвать от нее взора. Но окрик Никки разрушил чары:

— Эй, ты, пособник дьявола! Как дела?

— Твоими милостями, брат, — словно в полусне отозвался Джагсир, вновь сгибаясь над работой.

Верблюжонок прошел дальше. Долго еще слышал Джагсир шаги его на дороге, но не поднимал головы и не смотрел вслед. Взгляд Бхани ослепил его, ему казалось, что больше он уже ничего не сможет увидеть...

Эту ночь Джагсир провел во дворе у Гхилы. Видя бедственное состояние друга, Гхила заставил его выпить вина, но и тогда сон не пришел.

Всю зиму Бхани провела в доме родителей, и месяцы эти были для Джагсира мертвыми. Опустела душа. Порой, когда сносить печаль становилось не по силам, он направлялся к дому Никки, но потом вспоминал, что Бхани там нет, и с полдороги поворачивал обратно. Иногда он все же заходил в дом и перекидывался несколькими словами с матерью Никки. Всякий раз, как он переступал порог этого дома, ему чудилось, что Бхани где-то здесь — печет хлебцы, чистит горошек или занята какой-нибудь другой работой. Он не мог