Дхарам Сингх умолк. Потом с тяжелым вздохом прошептал: «О всевышний!» — и отправился домой. А Джагсир совсем растерялся. Он сидел, размышляя о том, что рассказал Дхарам Сингх, снова и снова возвращался к его словам о теле, жестком, как корневище, и о душе, тяжелой, как молот, но каким должно быть лицо у такого человека, он не знал.

Дхарам Сингх выспался, поел, прихватил пару лепешек для Джагсира и снова пошел делить с ним скорбь.

До поздней ночи длилась их беседа. Дхарам Сингх откровенно рассказал о черных замыслах Бханты и его матери. И когда в ту ночь он засыпал, на душе у него было легко. А Джагсир, хоть и любил всю жизнь Дхарама Сингха, почему-то не мог целиком уйти в его горе и лишь на словах проявлял сочувствие. Когда же Дхарам Сингх ушел спать, Джагсир не переставал думать о нем.

На третий день после кончины Нанди Дхарам Сингх сам выбрал из ее пепла все, что надлежало передать аскетам на Ганге, проследил, чтобы весь обряд был выполнен как следует, а Джагсиру сказал:

— Ты только не тревожься. Я, правда, и сам-то сейчас не в себе. Все, что у меня есть, я отдам на благие дела, тогда, может статься, и моя жизнь пройдет не без пользы. А ты теперь отправляйся в Харидвар[24]. О смерти потом толковать будем. Насчет бумажек и кругляшек не беспокойся — на вот, возьми сколько есть.

Он протянул Джагсиру пять бумажек по десять рупий, но у того рука не поднялась взять их.

— Держи, держи! — прикрикнул Дхарам Сингх, втискивая деньги в кулак Джагсира. — Разве я вам чужой? Ведь покойница по закону приходилась мне матерью, значит, и ты мне по закону брат. Кто еще остался у меня в этом мире? — И он прослезился.

— Куда же я дену твой дар, брат Сиан? — не помня себя, воскликнул Джагсир. Он прильнул к груди Дхарама Сингха и заплакал.

Дхарам Сингх утешал Джагсира, словно малое дитя, но тот все не мог успокоиться, как будто именно сегодня настало время смыть с души боль, копившуюся там в течение всей жизни.

Весть о смерти Нанди разлетелась по округе, В доме Джагсира собрались все его четыре сестры, пришло несколько близких и дальних родичей со стороны отца. Глядя, как принимает их Джагсир, люди рты поразевали. Во время угощения иной обладатель тюрбана из дешевого муслина не знал, куда глаза девать от стыда за свою бедность. Сестрам же Джагсир подарил по три шелковых сари каждой, по пять серов фруктов и сластей да еще деньгами дал по пять рупий. Ни одного богатого землевладельца деревни не поминали так щедро. Люди в толк не могли взять, откуда такая роскошь.

— У этого чертова шурина, видать, была где-нибудь зарыта кубышка...

— Как размахнулся, негодяй! От таких расходов не то что бедняк — зажиточный хозяин по миру пойдет...

— Всю жизнь, небось, копил...

— Жила одинокая душа, к тому же старуха, прабабка скряги, вот и насобирала за весь свой век...

Тайну знали только два человека — Дхарам Сингх и Джагсир. Да еще ее пронюхала Дханно: уже на другой день послала она Бханту на базар, в лавку к ростовщикам — узнать, сколько денег занял у них отец. К вечеру Бханта вернулся и сообщил, что Дхарам Сингх задолжал ростовщикам больше семи сотен. При этой вести Дханно словно семью огнями подожгли. Еле дотерпела она до того часа, когда Дхарам Сингх, проводив последних гостей Джагсира, пришедших почтить память Нанди, вернулся наконец к себе в пристройку. Дважды посылала она туда младшего сынишку разведать, пришел ли отец. И вот поздно вечером, едва лишь успел он прилечь, как явилась разъяренная супруга в сопровождении старшего сына и напустилась на него, словно бешеная собака.

— Так вот что ты задумал! Хочешь спалить дом — так облей маслом да подожги! Покойников оплакать — дело недолгое. Чего ради ты вздумал транжирить деньги, кормить такую ораву?

Дханно рассчитывала, что муж, вспылив, прикрикнет на нее, и тогда у них с Бхантой будет повод выложить все, что на сердце накипело, но Дхарам Сингх молчал, будто и не слышал ее слов.

— Что, кирпич в глотке застрял? — все более распалялась она. — Другой бы на твоем месте вначале семью обеспечил, а потом бы уж и душу спасал. Может, думаешь, дети и внуки весь свой век славу тебе будут петь?..

А Дхарам Сингх все молчал. От этого Дханно еще пуще озлилась. Она подступила совсем близко к его кровати, уперла кулаки в свои крутые бока и завопила:

— Этот сучий род всю жизнь к нам липнет, вше проползти не дает, а ты ради их предков по семь сотен выкидываешь да еще в долги влезаешь! И хоть бы заикнулся родным! Хочешь пустить все по ветру, так вначале придуши обоих сыновей, а мне купи саван да чашку для подаяния, чтобы я ходила от двери к двери. Тогда уж и верно слава о тебе по двенадцати деревням прогремит!

То, что Дханно дозналась о семистах рупиях, да еще с такой глумливой насмешкой толковала о его славе, будто теркой ободрало душу Дхарама Сингха. Ему бы заорать во всю глотку: «Пошла вон, собака! На куски тебя разорву!» Но что-то и в самом деле застряло в горле. Рвущаяся изнутри боль острыми иглами пронзила тело, а уста все были немы.

— Пошли, матушка. Коли он так с нами обходится, у нас другого пути нет, — сказал стоявший позади Бханта. — До этого дня мы его почитали, но раз он сам не хочет о нас думать, чужой он нам.

Дхарам Сингх и не заметил, что Дханно пришла с сыном. Когда он услышал голос Бханты, душевная боль стала почти нестерпимой. И все же слова не шли с языка.

— Да если бы свой был, разве бы он такое сделал? — подхватила Дханно. — А что он еще натворит? Больше мы не можем находиться под защитой этого дьявола, который хочет из собственного дома погребальный костер устроить!

И поскольку муж ничего не отвечал, она с угрозой заявила:

— Хватит прикидываться смирной коровой! Прочисть уши да слушай: раз ты с нами так поступаешь, изволь выделить землю моим сыновьям и мне. Остальные четыре гхумана, что приходятся на твою душу, хоть завтра просаживай, плакать не станем. А сам ступай к тому бездетному — вместе харч готовьте, вместе и жрите. Заодно он приохотит тебя к опиуму, вину и другим пакостям. Парочка выйдет на загляденье — лебеди, да и только!

Дхарам Сингх знал, что рано или поздно это произойдет, но он и представить себе не мог, чтобы Дханно произнесла свой приговор так беспощадно. Откуда у нее взялись такие мерзкие, язвительные слова? Хотя в последние годы между ним и женой не было лада, Дхарам Сингх благодаря своему умению сносить любой напор кое-как сохранял в доме мир. Теперь же, видно, всему конец...

И сразу же голову словно обручем стянуло, горло перехватило, потемнело в глазах... Дхарам Сингх не знал, долго ли еще осыпала его бранью Дханно, не заметил, когда жена и сын ушли. Очнулся он лишь перед рассветом. Под навесом царила зимняя стужа — холод пробрался под выношенное одеяло, сковал колени. Дхарам Сингх выпростал из-под одеяла лицо и сквозь камышины, завесой спускавшиеся с крыши, увидел две ярко сиявшие звезды. Долго смотрел он на эти звезды, и ему начало казаться, что вовсе это не звезды, а плоды ритха. Потом он вдруг почувствовал какое-то жжение в спине. Он сел на кровати, но жгучая боль все усиливалась. Тогда он встал, завернулся в одеяло, сунул ноги в туфли и вышел из-под навеса. Окоченевшие колени не гнулись, но уже почти не болели, не то что спина. С трудом переставляя ноги, миновал он водоем и пересек двор.

Ночь безмолвствовала. За все полвека своей жизни не знал Дхарам Сингх столь густой тишины. В ней ощущалась какая-то особая печаль. Эта печаль разливалась в груди, словно стужа месяца пох, мертвила тело. У Дхарама Сингха даже дыхание занялось. У выхода в проулок он на миг задержался, поднял голову и беглым взглядом окинул домишки, так похожие на норы. Потом опустил глаза и побрел к базару.

Где бы ни появился Джагсир после смерти матери, повсюду его встречали соболезнованиями, все удивлялись терпению, с каким Нанди переносила свои недуги, хвалили покойницу за теплоту и сердечную мягкость. Кое-кто, говоря хорошее о матери, не поскупился и на похвалы сыну. Джагсира эти похвалы приводили в такое смущение, что дня два-три после этого он глаз никуда не казал.