— Не... Не... — перебила его Нанди. — Когда я об этом услыхала, ушам своим не поверила! Чтобы брат Дхарма так меня обидел! Экое беззаконие... Своеволие...

Дхарам Сингх молчал. Ему показалось, что Нанди просто мелет чушь.

На шум явилась Дханно, жена Дхарама Сингха, увидала сидевшую на кровати старуху, а перед ней на полу — хозяина дома. Лицо женщины, лоснившееся, будто горшок из-под масла, вспыхнуло.

— Подумать только! Эта низкорожденная ведьма расселась на кровати, а мы — на земле! — с возмущением пробормотала Дханно. Подбоченясь и ехидно усмехаясь, она громко спросила: — Что это нынче со старушкой? Может, в нее бес вселился? Чего ради она крик подняла?

Нанди не обратила внимания ни на приход Дханно, ни на ее слева. Не то было с Дхарамом Сингхом. Язвительная насмешка Дханно покоробила его. Всю жизнь он страдал от злобных, больно ранящих выходок жены, всю жизнь старался сохранить в доме лад и мир. Он привык пропускать мимо ушей все, что говорила Дханно, однако отношение жены к Нанди, которую он чтил как мать, его задело.

— Эх, Дхарам Сиан! Покойников предавать не годится! — бормотала между тем Нанди. — Своими руками посадил он это тахли, выхаживал его, будто родное дитя... Перед смертью он так и сказал мне: «На моем мархи хочешь — возожги светильник, хочешь — нет, об одном только прошу тебя: заботься о тахли!» С этими словами и отошел...

Дхарам Сингх больше не вслушивался в слова старухи: из ее беспорядочной речи он уже понял, что произошло, и ему почудилось, что земля пошатнулась. Он знать не знал, когда упало тахли! Но кто в этом был повинен, он уразумел сразу и так разъярился, что случись в этот момент Бханта поблизости, один бог знает, чем бы все кончилось.

— Тахли принадлежит тем, на чьей земле растет, — все тем же язвительно-спокойным тоном сказала Дханно. — Зря ты себя тревожила, старуха! — И тихонько добавила: —Тоже, явилась! Оказала великую честь! Подумаешь, и в самом деле землевладелица.

Нанди и на этот раз не слыхала слов Дханно, однако до Дхарама Сингха дошло даже то, что та пробурчала себе под нос. Он совсем было вышел из себя, но тут же подумал, что необходимо как-нибудь поразумнее затушить эту свару.

— И кому это взбрело в голову выдумать такую глупость, тетушка? — сказал он. — Никто твоего тахли не продавал, никто не рубил. Успокойся и ступай домой.

Едва только Нанди, до тех пор будто разбитая параличом, услыхала слова Дхарама Сингха, как она и в самом деле вдруг успокоилась. Гнев ее растаял, и она сказала уже совсем другим, почти спокойным тоном:

— Мне это Джагсир сказал, сынок. Он, верно, что напутал, а я-то, я — чуть не померла! Вот, думаю, какую несправедливость учинил братец Дхарам Сиан...

В душе Нанди, правда, еще жило какое-то сомнение, но страстная вера в то, что слово Дхарама Сингха крепче золота, возобладала над яростью и безнадежностью, и она робко добавила:

— Если все так, как ты говоришь, ты уж прости мне, старой, злое слово: с тех пор как его не стало, я ведь и разум потеряла...

— Полно, тетушка! Дети от родителей все должны выслушать. Ты только не тревожься. Да будет проклята моя жизнь, если тебя кто обидит!

Дханно продолжала стоять, подбоченясь и насмешливо улыбаясь. Дхарам Сингх видел подлый блеск ее глаз, для этого ему и глядеть-то на нее не надо было. Гнев его все нарастал, казалось, он вот-вот вырвется наружу, но... Что случилось, то случилось... Подумав так, Дхарам Сингх взял Нанди за руку и, помогая ей подняться, сказал:

— Идем, я провожу тебя домой.

Жар, которым полыхали глаза Нанди и сотканное из морщин лицо, угас. «О, Рам!» — с облегчением вздохнула она, поднимаясь на ноги. Дхарам Сингх повернулся, чтобы подобрать ее клюку, и тут он услышал, как его жена проворчала:

— Да кто она такая, эта полоумная из сучьего племени? Издольщица? А может, богиня? Тахли ее, видишь ты, продали! А тахли-то разве ее мужа было? Гляди как зазналась, ведьма! Не будь она такая дохлая...

И эти речи жены Дхарам Сингх выпил, как воду. Подал Нанди клюку и повел домой. Дорогой он молчал, а старуха в сотый раз повторяла ему, что сказал про тахли Джагсир.

Дхарам Сингх усадил Нанди во дворе, а сам прошел в лачугу. Долго сидел он возле Джагсира. Тот поведал ему во всех подробностях историю с порубкой. Дхарам Сингх все молчал. Только под самый конец он собрался с духом и сказал:

— Дело уходит от меня, Джагсиа... Жена задумала разрушить крепкий дом. Она прибрала к рукам Бханту и совсем его испортила. Я-то надеялся, что семья моя всегда будет едина, как сжатый кулак... Уморят они меня, проклятые...

Голос Дхарама Сингха был полон печали. Джагсир ощутил его боль, как свою. Прежде чем уйти, Дхарам Сингх тихонько объяснил Джагсиру, что обманул Нанди только для того, чтобы как-то успокоить ее. И самого Джагсира просил не падать духом. Но Джагсир подметил, что, ступая за порог лачуги, Дхарам Сингх вытер глаза концом тюрбана.

Почти весь день провалялся Джагсир дома, лишь к вечеру встал и пошел со двора. На краю деревни ему повстречался шедший с базара Бханта. Увидев его, Джагсир вздрогнул. Все обиды, которые нанес ему этот человек, встали вдруг перед глазами. Он потупил запылавший было взор и прошел не останавливаясь, не оглядываясь. Бханта посмотрел на ссутуленную спину Джагсира — он догадывался о том, что творилось на душе у издольщика, — и с усмешкой пробормотал: «Ты, братец, прямо землевладелец! Идешь проверять, как там твоя собственность...»

Джагсир не слышал его слов. Заложив руки назад, он шел своим путем. Но взгляд Бханты он чувствовал. От этого долгого, неотрывного взгляда горела спина, по всему телу разливался жар.

Пока Джагсир добрался до своего поля, наступила ночь — безлунная, с угрюмой чернотой кустов и деревьев. За верхушки столбов, стоявших на холмах по обе стороны дороги, кое где зацепились звезды. Прежде, когда Джагсиру случалось проходить тут поздними вечерами на полив, все это казалось сказочно красивым. В молодости на спор он не раз взбегал на холмы и отдирал щепки с верхушек столбов — тогда ему воистину мнилось, что он достает звезды. От рассказчиков кисса — древних сказаний — он слышал стихи великих поэтов. В них говорилось о влюбленных юношах, срывавших с неба звезды для своих милых. Бхани он об этом никогда не заикался: говорить ей такое значило бы хвастать, фальшивить. Но здесь, на этих небольших вершинках, взбираясь на высокие столбы и отдирая щепки с их макушек, он задыхался от радости, будто и в самом деле срывал звезды для возлюбленной. Звезды, которые всю ночь сверкали в небе, словно глаза Бхани... Звезды, вечно сияющие в ночи... Звезды, никогда не меркнущие и не дающие уснуть... Сегодня эти звезды казались ему слезами, которые нависли на ресницах, обрамлявших тусклые, грязно-серые, пустые глаза... Слезами, которые не падают и не просыхают,.. На эти звезды он глядеть не мог и, низко опустив голову, шагал по дороге.

Но вот наконец и поле. Джагсир поднял голову, увидел то, что осталось от его тахли, и сердце его оборвалось. Обрубок пня напоминал мертвеца. Все остальное — ствол и ветви — эти люди увезли с собой. Джагсир с минуту задержался на пригорке, глядя вниз. На душе у него было черно. Затем он спустился к пеньку и долго гладил его, как, бывало, гладил спины быков Потом обошел вокруг пня, заметил у корней какую-то яму локтей в пять глубиной, удивленно постоял возле нее и направился на свой участок. Его поле так и осталось неполитым, пшеница на нем росла редко и плохо поднялась. Джагсир принялся шагать по спекшейся в камень пашне, по редким кустикам пшеницы, будто прикидывая, каков-то выдастся урожай. Сухие стебли трещали под ногами, как зеленая саранча. Треск этот доходил до слуха Джагсира, но ему словно бы и в голову не приходило, что он вытаптывает собственную пшеницу.

Дважды обойдя поле, Джагсир опять очутился около ямы, снова заглянул в ее пустую могильную глубь, и вдруг ему показалось, что там, в черноте, что-то белеет. Он спустился в яму и на дне ее обнаружил выбеленный кирпич от поминального столбика отца. Некоторое время он стоял, рассматривая этот кирпич, наконец, выбрался из ямы и принялся внимательно оглядывать вокруг себя землю. Да, вон там, у межи, валяется еще несколько кирпичей. Джагсир собрал их в кучу, присел рядом, не отрывая глаз от своей