дня…» - только и думал лихорадочно князь Илья.
Три дня. Много это или мало?..
В порубе было сыро и мрачно. На то он и поруб, а не княжеская светлица! В расположенное под самым высоким потолком крошечное оконце едва пробивались острые солнечные лучи. Да и те, розовея, угасали почти на глазах…
Князь Илья сидел на волчьей шкуре, брошенной прямо на глиняный пол, и думал свою нелегкую думу.
Первым делом надо было успокоиться, собраться с силами и что-то придумать. Не первый раз он попадал в подобное положение. Бывали случаи и похуже, когда на все про все было всего час, а то и того меньше… А тут - целых три дня и две ночи!
Поруб был крепкий и ладный. Еще бы: сам Мономах, который всегда лично следил за всем, что делалось по его приказу, возводил этот терем и, конечно же, позаботился, о надежности помещения не только для друзей, но и врагов. Можно было даже не простукивать стены, чтобы убедиться, что в них нет слабых мест. Оконце тоже такое, что в него даже самая тощая собака не пролезет. Да и будь оно шире, все равно, как ни тянись, не дотянуться до него…
За бревенчатой стеной переговаривалась наружная стража. Громче всех был слышен голос воеводы. У двери на лавке расположился охранник - высокий, с нескладными руками детина. Такой обнимет - и даже не почувствуешь, как душа выйдет из тела… Увидев вошедшего воеводу, он вскочил и преданно посмотрел на него. Воевода осмотрел поруб, приказал охраннику зажечь толстую свечу на небольшом выступе у стены и велел заходить кузнецу.
Тот, привычно пригнувшись, чтобы не удариться головой о дверной выступ, подошел к пленнику и тяжелым молотом стал приковывать его ножную цепь к массивному, позеленевшему от времени, бронзовому кольцу, торчавшему из стены.
Как только эта работа была закончена, воевода сам - раз, другой дернул цепь и, убедившись в ее прочности, грозно предупредил охранника:
- Глаз с него не спускать! Смотри, отвечаешь головой!
- Со мной не забалует! – уверенно заявил тот и почему-то незаметно для начальника подмигнул пленнику.
Воевода удалился, вошел холоп, принявшийся растапливать печь. «Раб, а туда же!» - нахмурился князь Илья, заметив, как тот, то и дело оглядываясь на него, мстительно-радостно щерил два-три оставшихся, словно на память о прежней свободной жизни, зуба…
Затем пришла пожилая женщина и, молча, не глядя, словно цепному псу, сунула перед ним миску с едой. Князь заглянул в нее и, увидев простую похлебку – отодвинул миску. Разве такое ели сейчас на пиру гости нового смоленского князя в праздничном тереме?
Да и не до еды было ему теперь. Бравшую раскаленный металл руку начало так разрывать от боли, что к горлу подкатывала тошнота.
Тем более, надо было что-то придумывать…
«Три дня… три дня…» - только и думал лихорадочно князь Илья.
Даже странно как-то было: целых три дня без погонь за кем-то или от кого-то, без постоянной суеты, когда нет ни минуты, чтобы подумать о себе, потому что всегда надо было не думать – а делать!
Одно было ясно: самому, с больной рукой и прикованному к стене, отсюда не выбраться.
Но… почему подмигнул охранник - по известной привычке физически очень сильных людей быть снисходительными к более слабым? Зная, что тем все равно не справиться с ними! Или…
Князь Илья покосился на дружинника, но тот сделал вид или действительно не заметил его вопросительного взгляда.
Тогда князь стал думать о том, что в тереме не только его враги. Чей-то ведь голос он слышал в свою защиту. Более того, он даже предложил выйти вместо него на поединок с этим, и впрямь похожим на матерого кабана, князем Борисом! Только чей?..
Так и не вспомнив, князь Илья переключился на мысли о том, что его друзья-соратники должны уже знать, где он. Не зря отослал он своего слугу в самом начале бегства от князя Бориса. Тот наверняка передал его людям все, что случилось с ним. А он нужен им, ох, как нужен! Изгнанные своими бывшими князьями за провинности дружинники, ночные тати, да просто лихие люди, как в воздухе нуждались в нем. Хоть и изгой,
