а все-таки – князь! Улыбнись такому удача и сложись обстоятельства, такой и до Киевского стола дойти может. А то, и до более сильного теперь – Владимирского…

            Конечно, ни осадой града, ни какой-либо другой силой, князя Мстислава им не одолеть. Но ловкости, коварства и хитрости этим людям не занимать!

2

- Да что на мне - креста, что ли, нет? – с обидой возразил князь Илья.

            Дверь открылась, и огонь свечи рванулся приветливо ввысь и вперед.

            Князь Илья поднял голову, но, увидев стоявшего на пороге игумена, еще ниже опустил ее.

            В руках игумена были крест и Евангелие.

            - Исповедоваться будешь? – подходя, спросил он.

            Князь Илья подумал и отрицательно покачал головой:

            - Нет. Живу не хуже других князей. Так что не в чем мне каяться!

            - Святым, что ли стал? – вскинул мохнатую бровь игумен. – Может, мне тогда позвать богомаза и велеть ему с тебя иконы писать? У нас на Руси как раз своих святых для почитания еще маловато!

            Князь Илья усмехнулся: уж больно неудачное время и место выбрал игумен для шуток, взглянул на него и вдруг с любопытством сощурился:

            - Что-то мне твой облик, отче, больно знаком… Мы что, где-то уже встречались с тобой?

            - Да, и не единожды! - подтвердил тот. – Один раз, когда ты учинил самый настоящий разбой в моем монастыре. За то, что тебе не дали вдосталь еды. Все забрал. Оставил братию помирать с голоду.

            - Не знаю… не помню… - подумав, покачал головой пленник. – А второй раз?

            Игумен еще строже посмотрел на него:

            - А второй и паки, и паки - третий и четвертый - когда я давал тебе для целования крест в знак того, что ты сдержишь слово, данное своим братьям. Но ты, как всегда, еще не успели обсохнуть уста твои, коими ты целовал крест в знак искреннего дружества, тут же брался за свое… То есть нарушал клятву и перед Богом, и перед людьми!

            Эти случаи князь Илья помнил. Не все, конечно, но так – в общих чертах… Он искоса поглядел на игумена и подумал: а не ошеломить ли его, подозвав поближе, якобы согласившись на исповедь хотя бы кулаком здоровой руки? А что потом? Тут как тут подбежит охранник. Здоровый, конечно, детина. Но можно превратить из недруга в друга цепь и придушить его ею. Нет, не пойдет… Цепь-то ведь снова сразу станет врагом, да еще злей прежнего. Вроде, и свобода на пороге, а не уйти. Не кузнеца же звать тогда в самом деле… Да и внешней охраны не считано… И потом грех-то какой - поднять руку на монаха-священника…Тут уж ничем на Страшном Божьем суде, который ждет его, после сегодняшнего не оправдаешься…

            - Не о том думаешь! – прервал размышления голос игумена, и князь Илья даже вздрогнул, словно тот и впрямь прочитал его мысли.

            Но игумен имел в виду совсем иное.

            - Над тобой Божий суд сейчас совершается, а ты все о своем, человеческом… - укоризненно проговорил он. - В народе говорят, пока гром не грянет, мужик не перекрестится…

            - Я князь… - с вызовом напомнил пленник.

            - Хорошо, князь не перекрестится! – охотно поправился игумен и высоко поднял крест. – Но ведь тут уж не то, что гром, топор палача – молнией – над твоей шеей сверкает! А ты так и хочешь уйти нераскаянным? После того, как лгал, предавал, убивал… Жег православные храмы… Наводил на Русь полчища поганых половцев… А сколько русских людей загубил: и не только телесно, но и духовно, отправив их в полон к иноверным?

            Князь Илья промолчал, не зная, что и ответить-то на это, потому как все, что слышал, действительно было, и игумен внимательно посмотрел на него.

            - Да что ж ты, не русский, что ли? – с болью в голосе вопросил он, и сам же ответил: - Русский! Знавал я твоего деда. И батюшку твоего знал. Вместе с твоей матушкой – Царствие