стране для проведения переписи. Последним ответом на угрюмое описание царя, данное Самуилом, станет триумф над лозунгом Савея, сына Бихри, «Все по шатрам своим», который отпразднует наследник Давида, — строитель и поэт Соломон.

То, что предстоит завершить Соломону, — прекрасный до мелочей Первый Храм с прилегающим к нему царским дворцом, возможно, в меньшей степени воплощает святость или весь народ, чем настоящая оппозиция племени — город. Полис предлагает новую структуру идентичности, которая сначала бросает вызов, а затем напрочь отбрасывает старую частную и по определению клановую идентичность шатров, вождей и прежних связей, воплощенную не в стенах или дорогах, которые можно измерить и сосчитать, а в общности крови и понятии «своего». Ведь в мире шатров можно пересчитывать краеобрезания мертвецов — а не живые души.

О смерти Давида повествование сообщает весьма лаконично — одним предложением. Давид пел свои великие псалмы по Саулу, Ионафану и Иоаву, но по нему самому панихиду не справляют, никто его не оплакивает, хотя его сын Соломон тоже прославился великой поэзией. Элегия Соломона, посвященная Давиду, — это строительство Города Давида. Не только Храм, но и само описание Храма — это гимн Давиду и его деяниям, в том числе и предприятию по исчислению Израиля и Иуды.

Когда Давид в духе полиса отдает приказ о переписи, Иоав в духе шатров выступает против, но все- таки, пусть и без большой охоты, подчиняется Давиду. Иоав посылает своих людей считать население, и это методичное исследование империи занимает девять месяцев. Результат охватывает не просто мужское взрослое население, он носит выраженный военный характер: «…и оказалось, что Израильтян было восемьсот тысяч мужей сильных, способных к войне, а Иудеян пятьсот тысяч» (II Цар. 24, 9). И сразу «вздрогнуло сердце Давидово», и он кается перед Господом — тем самым, который повелел ему пересчитать народ, если, конечно, это не было наущением Сатаны: «Тяжко согрешил я, поступив так; и ныне молю Тебя, Господи, прости грех раба Твоего, ибо крайне неразумно поступил я» (II Цар. 24, 10).

То, что мысли Давида потекли в прямо противоположном направлении, свидетельствует о его культурной двойственности. Столь же иррациональны слова Господа, говорящего своему пророку Гаду:

«Пойди и скажи Давиду: так говорит Господь: три [наказания] предлагаю Я тебе; выбери себе одно из них, которое совершилось бы над тобою» (II Цар. 24, 12).

Вот какие три варианта передает Давиду пророк:

«Избирай себе, быть ли голоду в стране твоей семь лет, или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, и они преследовали тебя, или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва в стране твоей? теперь рассуди и реши, что мне отвечать Пославшему меня» (II Цар. 24, 13).

Эти три варианта вызывают ассоциации с народной сказкой — очень неприятной сказкой. В том, что следует дальше, отсутствует логика, но проявляется характер мышления Давида, который, столкнувшись с тремя возможными наказаниями, вместо того чтобы сделать выбор, дает ответ, который одновременно льстит Господу и перекладывает выбор обратно на него. Давид говорит:

«Тяжело мне очень; но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне» (II Цар. 24, 14).

Эти слова вызывают в памяти поэтический голос, который умиротворял Саула. Находчивый ответ Давида содержит формулу — пожелание предать себя в руки Бога, а не людей, — которую религиозные евреи повторяют ежедневно, произнося покаянное благословение. Таким образом, артист Давид (метрическая поэзия и музыка, как и перепись, имеют дело с числами) произносит фразу, которая будет ежедневно звучать на протяжении тысячелетий. Но само повествование в ужасе от этого динамичного персонажа, создающего стихи, города, музыку и списки, сгибающего или даже ломающего рамки Божьей воли. Дав ответ, исключающий преследование со стороны людей, Давид, однако, не избежал наказания:

«И послал Господь язву на Израильтян от утра до назначенного времени: и умерло из народа, от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек» (II Цар. 24, 15). Краткий и осторожный ответ Давида, что он предпочитает отдать себя в руки Божьи, а не человеческие, обладает определенной прозорливостью. Но разрешение ситуации приводит к печальному результату: Господь выбирает между голодом и моровой язвой, и непропорционально огромные и страшные жертвы (семьдесят тысяч умерших) доказывают, что не стоило ждать милости от руки Божьей.

Эти семьдесят тысяч учтены — предполагаемый позднейший автор, который преследует свою религиозную цель, сосчитав мертвых, умерших в наказание за подсчитывание живых, заставляет повествование кусать самого себя за хвост. За туманным и непонятным спором между Богом и Давидом, или между Сатаной и Давидом, а, возможно, за знанием, что против подсчета существует древний суеверный запрет, и за применением этого запрета стоит реальный политический спор. Это спор между духом царской столицы, полиса с меняющимся разнообразным населением и официальной жизнью, с одной стороны, и древним племенным духом, где все сидят по шатрам своим и кричат: «Нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом», с другой.

Строительство Храма, которое осуществит Хирам Тирский для наследника Давида Соломона, описано в визионерском пространном каталоге, полном перечислений. Тот, кому в видении предстает Божество, очевидно, будет визионером подробно и детально описанного величия, подобного личным свершениям Соломона. Соломон, сообщает Третья книга Царств, знал три тысячи притчей и сочинил тысячу пять песен. «И говорил он о деревах, от кедра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; говорил и о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах» (III Цар. 4, 33). Он предполагаемый автор канонической Песни песней Соломона и апокрифических псалмов и од. Его мудрость превосходила мудрость всех сынов Востока и всю мудрость Египта.

Но восхваляют Соломона больше всего за его славное творение, которое можно было осязать. Строки, описывающие мудрость Соломона, занимают места меньше, чем пространное, лирическое перечисление всех деталей дворца и Храма, выстроенных для него Хирамом Тирским. Речь идет не только в целом о постройках из кедра и кипариса, драгоценных камней и меди, выполненных десятью тысячами рабочих и восьмьюдесятью резчиками. Мы узнаем даже точное число и размер окон и дверей из оливкового дерева, о тонко разработанном декоре и полах, орнаментах, золотой отделке, херувимах высотой в десять локтей из резного оливкового дерева и пальмах, тоже вырезанных из оливы, притворе для судилища с троном Соломона и еще одном притворе для его жены, дочери фараона, о медных столбах, переплетениях и венцах, резных и литых фигурах животных и растений; перечислены и сосчитаны разукрашенные медные колеса, размеры которых тоже указаны.

Описаны огромное «литое из меди море» или бассейн для омовения священников, края которого выгнуты, как цветки лилии, а поддерживают его скульптуры двенадцати волов или быков, смотрящих в разные стороны. Также упоминаются четыреста симметричных литых «гранатовых яблок», утварь и сосуды — тазы, лопатки, чаши, кувшины, светильники и золотой стол для «хлебов предложения», которые потом вместе с подсвечниками на множество свечей появятся на барельефе триумфальной арки, воздвигнутой на римском форуме по случаю завоевания и разрушения Иерусалима императором Титом.

Перечисления и описания чем-то похожи на списки Робинзона Крузо или маниакальные тексты о еде или сексе. (Знатоки американской поэзии узнают нотку избыточной, навязчивой детальности, характерной для описания домов Пасадены у Джеймса Макмайкла.) Вот уложенный в строфы образец лирического каталога предметов во дворце Соломона и Храма (под «венцом» здесь понимается капитель на вершине колонны):