традициях (вспоминается благородная прабабка Давида Руфь, клявшаяся в верности еврейке Ноемини, хотя та освободила ее от всяких обязательств; точно так же Давид освобождает Еффея):

«И отвечал Еффей царю, и сказал: жив Господь, и да живет господин мой царь: где бы ни был господин мой царь, в жизни ли, в смерти ли, там будет и раб твой. И сказал Давид Еффею: итак иди и ходи со мною. И пошел Еффей Гефянин, и все люди его, и все дети, бывшие с ним. И плакала вся земля громким голосом. И весь народ переходил, и царь перешел поток Кедрон; и пошел весь народ по дороге к пустыне» (II Цар. 15, 21–23).

В этом разговоре Еффей вновь подтверждает, что видит в Давиде некое качество, благодаря которому он следует за царем, — и Авессалом обречен, потому что в нем этого качества нет. Когда Авессалом стремится подражать молодому Давиду и провозглашает себя царем в Хевроне, Давид действует без колебаний и сомнений.

Священники тоже было последовали за Давидом в пустыню, взяв ковчег Завета, но Давид велел им вернуть ковчег в Иерусалим — по причинам частично благородным, а частично практическим: ведь благочестивая покорность Божьему суду предоставит ему ценную шпионскую сеть в Иерусалиме. Он говорит:

«Возврати ковчег Божий в город. Если я обрету милость пред очами Господа, то Он возвратит меня и даст мне видеть Его и жилище Его. А если Он скажет так: „нет Моего благоволения к тебе”, то вот я; пусть творит со мною, что Ему благоугодно. И сказал царь Садоку священнику: видишь ли, — возвратись в город с миром, и Ахимаас, сын твой, и Ионафан, сын Авиафара, оба сына ваши с вами; видите ли, я помедлю на равнине в пустыне, доколе не придет известие от вас ко мне. И возвратили Садок и Авиафар ковчег Божий в Иерусалим, и остались там» (II Цар. 15, 25–29).

Давид плачет, покидая Иерусалим и взбираясь на Масличную гору; его гонит сын Авессалом, по которому тосковало сердце царя и которого ему необходимо было увидеть вновь, несмотря на то что Авессалом убил его первенца и своего брата Амнона, — более того, даже несмотря на то, что Авессалом способен убить всех своих братьев. В этом тяжком горе Давид покрывает голову, и то же самое делают все его спутники. Тот, кто не знает Давида, мог бы истолковать покрытую голову и плач как признак того, что царь потерял самообладание. Даже Авессалом мог бы так подумать, глядя на стенающую закутанную с головой фигуру, которая взбирается на Масличную гору. На вершине царя встретил Хусий Архитянин, и «одежда на нем была разодрана, и прах на голове его» (II Цар. 15, 32). Давид плачет и закрывает голову, но быстроты реакции он не утратил. Уже сделавший священников Садока и Авиафара шпионами, царь вербует еще одного агента — двойного; он говорит Хусию Архитянину:

«Если ты пойдешь со мною, то будешь мне в тягость; но если возвратишься в город и скажешь Авессалому: 'царь, я раб твой; доселе я был рабом отца твоего, а теперь я — твой раб': то ты расстроишь для меня совет Ахитофела. Вот там с тобою Садок и Авиафар священники, и всякое слово, какое услышишь из дома царя, пересказывай Садоку и Авиафару священникам. Там с ними и два сына их, Ахимаас, сын Садока, и Ионафан, сын Авиафара; чрез них посылайте ко мне всякое известие, какое услышите. И пришел Хусий, друг Давида, в город; Авессалом же вступал тогда в Иерусалим» (II Цар. 15, 33–37).

В этой путанице личных имен рождаются заговоры и контрзаговоры, а Давид дирижирует происходящим.

Здесь в повествовании опять появляются потомки Саула, принимающие участие в интригах, достойных пера Шекспира. Спустившись с горы и продолжив свой путь в пустыню, свергнутый царь Давид встречается с Сивой, слугой сына Саула — Мемфивосфея, который еще ребенком охромел в день последней битвы на горе Гелвуйской. Сива идет «с парою навьюченных ослов, и на них двести хлебов, сто связок изюму, сто связок смокв и мех с вином» (II Цар. 16, 1). Сива объясняет Давиду: «Ослы для дома царского, для езды, а хлеб и плоды для пищи отрокам, а вино для питья ослабевшим в пустыне» (II Цар. 16, 2). Испытанный мятежник и повстанец, Сива предпочел Давида Авессалому. О своем хозяине, хромом сыне Саула, который простирался на земле у ног Давида и ел вместе с царскими сыновьями со стола Давида, слуга Сива сообщает следующее:

«И сказал царь: где сын господина твоего? И отвечал Сива царю: вот, он остался в Иерусалиме и говорит: теперь-то дом Израилев возвратит мне царство отца моего» (II Цар. 16, 3).

Давид, вступая в очередной виток отношений с Саулом и его детьми, обещает Сиве, что с этого момента и впредь все, чем владеет Мемфивосфей, будет принадлежать ему. Затем на пути Давида из Иерусалима в пустыню появляется еще один уцелевший из числа домочадцев Саула — Семей, сын Геры, который улюлюкает и брызжет слюной. Эта сцена напоминает эпизод из фильмов Куросавы или второстепенное происшествие из поэм Гомера. Она призвана продемонстрировать унижение Давида и его терпение. Царский отряд идет по дороге, а Семей глумится над Давидом со склона холма, высящегося у дороги:

«Когда дошел царь Давид до Бахурима, вот вышел оттуда человек из рода дома Саулова, по имени Семей, сын Геры; он шел и злословил, и бросал камнями на Давида и на всех рабов царя Давида; все же люди и все храбрые были по правую и по левую сторону [царя]. Так говорил Семей, злословя его: уходи, уходи, убийца и беззаконник! Господь обратил на тебя всю кровь дома Саулова, вместо которого ты воцарился, и предал Господь царство в руки Авессалома, сына твоего; и вот, ты в беде, ибо ты — кровопийца» (II Цар. 16, 5–8).

Оскорбления царя и его «храбрых людей», летящие в них камни, безумные проклятия, фиглярский беспорядок самой сцены — все это драматизирует и отражает куда более серьезное нарушение порядка, когда сын свергает отца. Семей рискует жизнью, чтобы уязвить Давида и его свиту, — он действительно рискует жизнью. Брат Иоава Авесса, спасший Давида в бою от великана Иесвия, — еще одно напоминание Давиду, что колесо поколений продолжает вращаться, — выступает вперед:

«И сказал Авесса, сын Саруин, царю: зачем злословит этот мертвый пес господина моего царя? пойду я, и сниму с него голову. И сказал царь: что мне и вам, сыны Саруины? пусть он злословит, ибо Господь повелел ему злословить Давида. Кто же может сказать: зачем ты так делаешь? И сказал Давид Авессе и всем слугам своим: вот, если мой сын, который вышел из чресл моих, ищет души моей, тем больше сын Вениамитянина; оставьте его, пусть злословит, ибо Господь повелел ему; может быть, Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие» (II Цар. 16, 9-12).

В извилистой логике повествования, имитирующей саму жизнь, эта сдержанность своего рода гарантия, что Давид восторжествует над мятежниками. Может быть, Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью затеперешнее его злословие. И так и произойдет. Опытный политик Давид знает, что зрелище непристойных оскорблений, которым он подвергся, вызовет к нему своеобразную людскую симпатию. Он добровольно платит свою цену Господу, вынося освистывание и побиение камнями, чтобы достичь цели.

Поднявшись выше импульсивного порыва Авессы убить комически слабого, полубезумного Семея, Давид подтверждает свое превосходство. Присущий ему инстинкт поэта и героя, должно быть, подсказывает ему стратегию поведения — и нам становится ясно, что, упав на самое дно под градом насмешек Семея, Давид рано или поздно вновь вознесется. Сам он, очевидно, тоже знает это, и его горе загадочным образом делится между печальными испытаниями, которым подверг его Авессалом, и теми печальными испытаниями, которыми он сам должен будет подвергнуть Авессалома.

В свете этого поведение Давида как в отношении Сивы и Мемфивосфея, так и в отношении Семея и Авессы (сдержанное и властное, чуткое и уверенное, осуждающее Авессу и вознаграждающее Сиву), — это поведение настоящего царя. В то же время сожжение поля Авессаломом — это искаженное, избыточное подражание Саулу, разрубившему волов, а его политические уловки в финале кажутся подражанием отцу, который всегда притворяется неудачником. Терпеливое отношение Давида к Семею напоминает его почти бесконечную способность прощать и жалеть Авессалома. Инцидент с Семеем окончательно убеждает и в грядущей победе Давида над Авессаломом, и в том, что он будет печалиться по Авессалому. Происходящие события, тайные заговоры и продолжающийся шум битвы, обман и кровопролитие — всего лишь видимые проявления этой скорбной, но величественной уверенности Давида, благодаря которой он может позволить себе оставить в живых насмехающегося над ним Семея.

В Иерусалиме легендарный мудрец Ахитофел дает Авессалому неблагопристойные указания, из которых следует, что с Давидом надо поступить так, как военачальник Авенир поступил со слабым наследником Саула, — юноша должен овладеть женщинами, которых Давид оставил присматривать за