не знаю многих подробностей…

— Зато их знаю я, — сказала Клеменс. — Дело было так. Хозяйка и ее брат издавна жили в этом доме, но сам дом принадлежал их дяде, у которого был родной сын — негодяй и паршивец, каких еще поискать. Старый хозяин поклялся, что сын не получит ни единого пенни из его наследства, которое он хотел оставить мистеру Каррузесу — брату нынешней хозяйки…

«То есть моему папе,» — подумала Молли.

— …А ей самой он завещал этот дом и достаточно денег для того, чтобы содержать его в полном порядке — со слугами, садом, конюшней и всем прочим. Старик был по-своему добрым и справедливым человеком. А затем случилось так, что его сын погиб на море — корабль, на котором он плыл, пошел ко дну вместе с командой и пассажирами. Это пришлось очень кстати, поскольку старик вскоре умер, а завещание его куда-то запропастилось. Может статься, он и вовсе забыл его написать. Но тогда это было уже не так важно, потому что хозяйка и ее брат оставались единственными близкими родственниками, и они разделили между собой наследство точно так, как это собирался сделать их дядя — он не раз высказывался на сей счет, в том числе и при свидетелях. Теперь ты понимаешь?

— Более-менее понимаю, — сказала экономка. — Ну а дальше?

— Дальше все очень просто, — продолжала Клеменс. — Нынче утром приходит письмо от адвоката, где говорится, что этот гнусный тип, сынок ее дяди, вовсе не утонул: он обретался где-то в чужих странах и только недавно узнал о кончине собственного папаши. Ясное дело, он тут же потребовал себе все наследство, и он имеет на него полное право, потому как является ближайшим родственником, а завещание после старика не осталось.

— Послушай, Клеменс, — крикнула со двора Молли. — Ты, должно быть, читала письмо. Тетя тебе его показывала?

В комнате наступила мертвая тишина; кухарка фыркнула, не в силах сдержать смех. Изнутри донеслась какая-то возня, сердитый шепот, а затем послышался голос экономки.

— Зайдите к нам на одну минутку, мисс, — вежливо попросила она, после чего окно с треском захлопнулось.

Молли пересыпала лущенный горох из своего передника в стоявший на крыльце ковшик и вошла в дом.

Как только она перешагнула порог комнаты, Клеменс схватила ее за плечи и сильно встряхнула.

— Ах ты, бессовестная маленькая шпионка! — сказала она. — А я-то старалась, кормила тебя фруктовым желе и взбитыми сливками. Такова твоя благодарность!

— Я не шпионка, — сказала Молли. — Пусти, Клеменс, мне больно.

— Поделом тебе, — был ответ. — Что вы на это скажете, миссис Уильямс?

— Разве вы не знаете, что подслушивать нехорошо, мисс? — спросила миссис Уильямс.

— И вовсе я не подслушивала! — возмутилась Молли. — Вы кричали так громко, что вас нельзя было не услышать. Не могли же мы с Джейн затыкать себе уши пальцами — чем бы мы тогда лущили горох?

— Не думала я, что вы на такое способны, — проворчала Клеменс.

— Зря вы так расстраиваетесь, — сказала Молли. — Ничего особенного не случилось. И потом, я ведь не предательница.

— Хотите пирожное, мисс? — предложила ей экономка. — И дайте нам слово, что никто не узнает об этом разговоре. Он был не для посторонних ушей.

— Не надо мне пирожного; отдайте его Клеменс. Это не я, а она выбалтывает секреты.

Тут Молли не выдержала и расплакалась. Ей было очень обидно.

— Извините, мисс, — сказала Клеменс. — Я не хотела сделать вам больно. Погорячилась, моя вина — с кем не бывает. Слышите, я прошу у вас прощенья. Что еще я могу сделать? Вы же не хотите, чтобы у бедной Клеменс возникли неприятности?

— Конечно, не хочу. Я буду молчать, даю вам слово.

Итак, мир был восстановлен; однако Молли решительно отказалась от пирожного, потому что она дала слово по собственному желанию, а вовсе не за награду.

У кухарки Джейн не было таких строгих моральных принципов, но зато тем же вечером у нее появилась новая серебряная брошь в форме конской подковы, пересеченной стрелой.

После чая, когда дядя Тудлсуэйт отбыл восвояси, Молли тайком отправилась наблюдать кормежку свиней и в конце тенистой аллеи неожиданно наткнулась на свою тетю, сидевшую на маленькой деревянной скамье, над которой кусты вьющихся красных роз образовывали нечто вроде живой беседки. Лицо ее было закрыто платком, а худые плечи содрогались от рыданий.

В тот же миг Молли напрочь забыла обо всех тетиных нравоучениях и придирках, за которые прежде так ее ненавидела. Она подбежала к тете Марии и с ходу обвила руками ее шею. От неожиданности тетя подпрыгнула на своем жестком сиденье, но не стала освобождаться от объятий, хотя они явно мешали ей пользоваться носовым платком.

— Не плачьте, милая тетушка, — сказала ей Молли, впервые обращаясь к ней подобным образом. — Не плачьте. Скажите мне, что случилось?

— Ты все равно не поймешь, — ответила тетя с обычной для нее ворчливой интонацией. — Беги играй, будь хорошей девочкой.

— Но я не могу играть, когда вы плачете. Скажите мне, я пойму, я не такая уж глупая.

И она еще крепче обняла костлявую фигуру своей родственницы.

— Милая тетушка, расскажите все Молли.

Сама того не заметив, она перешла на тон, каким привыкла беседовать со своим младшим братишкой.

— Это… это бизнес, — сказала тетя Мария и шмыгнула носом, что не соответствовало ею же утверждаемым правилам приличия.

— Я знаю, что бизнес — дурацкое занятие. Так говорит мой папа. Не прогоняйте меня, тетушка; я буду сидеть тихо как мышка и совсем вам не помешаю.

Тетя Мария всегда придерживалась мнения, что каждый ребенок в определенное время должен находиться в строго надлежащем месте. В данный момент она, по-видимому, решила, что надлежащим для Молли являлось место рядом с ней на скамеечке. По крайней мере, она не прогнала ее прочь.

— Ты добрая девочка, Мария, — сказала она вместо этого.

— Я очень хотела бы вам помочь, — сказала Молли. — Может быть, вам станет легче, когда вы расскажете мне о своих бедах. Я слышала, что горе нельзя держать в себе, от этого оно делается еще более горьким. Я постараюсь понять, если вы не будете говорить слишком сложно.

И произошло невероятное — тетя Мария действительно рассказала Молли историю с завещанием, которую та еще раньше узнала от Клеменс.

— Я отлично помню, что дядя составил завещание, передав все права наследников мне и твоему отцу, — сказала она. — Я видела эту бумагу с его подписью, которая была заверена старым дворецким — он умер год спустя — и мистером Шелдоном: он погиб на охоте. Говорят, несчастный случай.

Ее голос задрожал при упоминании последнего имени.

— Бедный мистер Шелдон! — сказала Молли.

— Мы с ним должны были пожениться, — вздохнула тетя Мария. — Это его портрет висит в холле между чучелом карпа и твоим двоюродным дедом Каррузесом.

— Бедная тетушка! — откликнулась Молли, вспоминая портрет красивого мужчины в алом костюме рядом с чучелом здоровенного карпа. — Бедная тетушка, я так вас люблю!

Тетя Мария обняла ее за плечи.

— Милая моя девочка, — сказала она, — ты не понимаешь самого главного. С этим домом связана вся моя жизнь — самые счастливые и самые печальные ее события происходили именно здесь. Поэтому если меня заставят отсюда уехать, я просто умру от тоски; я это знаю совершенно точно. Когда мне бывает особенно тяжело, — продолжала она, обращаясь не столько к племяннице, сколько к самой себе, — я прихожу в то место, где когда-то встречалась с Джеймсом: он был отважным, веселым и красивым, а я в ту пору была еще совсем юной девушкой. Стоит лишь закрыть глаза, и я вижу его как наяву. Но это случается только здесь — в других местах я не смогу его видеть.

— Но ведь бывает так, что завещание прячут в каких-нибудь тайниках, а потом находят, — сказала