Никогда не думал, что смогу так ненавидеть снег. Отрада для детей, ничем незаменимая декорация для новогодних праздников и просто умиление, когда крупные небесные клоки словно сквозь решето просыпаются землю. Сейчас это было сущим проклятием.

       Куда ни пойди, все равно что хлебные крохи за собой рассыпаешь. Падла, наблюдательному снег все расскажет: налегке ли тягач или с мешком на плечах; когда ушел, куда, с кем. И что главное - не денешься же никуда. По воздуху ж летать не будешь.

       Если кто забыл, то снегоочистительные машины нонче не ездят, тротуары никто не чистит, бабы-дети-старики по домам сидят, а ходит только кто? Правильно, тягач ходит. И не просто ходит, а куда- то и по что-то. Пустым редко возвращается. На жизнь не жалуется, потому что знает: будет бесцельно ныть - ничего не возьмет. А ничего не возьмет, останутся голодными дети. Термин 'добытчик' по отношению к трудоспособному мужику теперь употребляется не только как фигура речи. Он реально добытчик, на которого - так уж заведено в природе - охотятся другие добытчики.

       К чему я все это? К тому что за собой я на чертовом белом полотне оставляю не только следы 'мартенсов', но и две дорожки колес. Пробовал сумку в руках нести - проваливаюсь в снег, да и об удобстве с мобильностью тогда нет речи. Просто проклятье какое-то.

       Смерклось. До дома немного-немало километра два. Нужно бы на хвост себя пробить.

       Ускорив шаг, я сворачиваю за угол унылой пятиэтажки с разбитыми стеклами, и спускаюсь в подвал. Двери заперты, но со второго толчка поддаются, распахнувшись внутрь. Не люблю подвалы, не люблю с того самого времени как в юношестве приходилось там держать велосипед и каждый раз беря его или ставя перебарывая страх, но выбора особо нет. Нужно по-срочняку провериться, не увязался ли никто.

       Нагнув голову, прохожу вглубь длинного коридора. Вытаскиваю оба ствола, но решаю, что пользовать их нужно в крайнем случае, когда стервятников окажется несколько. Сжимаю в руке подарочного 'охотничка', кровь Кажанская мешает лезвию блестеть.

       Запах здесь правда - только сейчас заметил... Ептыть. Да и под ногами что-то путается. Шевелится... И пищит, чего сразу не расслышал.

       Чиркаю зажигалкой, прикрывая тусклый огонек дрожащей от холода рукой.

       Твою ж то мать! Ема, да здесь гребаное кладбище! Сука, сколько трупов... Скажи теперь, что юношеские страхи не материализуются. А я ведь всегда боялся в подвале именно на мертвяка нарваться!

       Добрых полсотни человеческих тел валялись просто в проходе, небрежно закинутые сюда то ли халтурщиками-санитарами, то ли оставшимися после эвакуации людьми. Впрочем, и телами их назвать было сложно: после летнего кормления червей и насекомых, а теперь и мышей, накрывших их цельным, шевелящимся, серым ковром, им больше подходило название кости в клоках одежды. А еще я думаю, их тут было больше, в раза два больше. Света от прикрытой ладонью зажигалки было ничтожно мало, но и того хватило абы в полной мере ощутить себя гостем в преисподней. Видишь, даже мыши не разбегаются, они видят во мне свежую еду.

       Как же не хотелось отпускать слабый огонек, теплящий мне ладонь, но пришлось. Пару минут, показавшихся едва ли не целым часом ожидания, я слышал мышиные восторги и недовольные фырканья, ощущал скреб когтистых лапок у себя на ботинках. Тут уже не до мнительности или психической стойкости, тут просто противно до сведения челюстей.

       Но вот что меня в скорости утешило, так это то, что чутье волка еще не подводит. Говорю, чую хвост - знач, чую. Медленно так просовывается в подвал темная фигура, со стеной сливается. Умничек, поди, не из деревенских пнеголовых. Автомат у меня за спиной, но поверх бушлата; в левой руке ПМ, в проход направленный, в правой - нож. Приоритет, разумеется, в тихом съеме. Но если у него вдруг фонарь есть, и он сейчас на меня посветит, то, конечно, придется, из ПМа угостить. Но не думаю, что он фонарем воспользуется, скорее всего на звук пойдет, где-то ведь я должен перебирать свой взяток? Метра три между нами, а коридор тут всего один. Если не сдрейфует и не развернется, сам на меня выйдет.

       Пошел миленький, пошел. Тихо так, как привидение крадется. А фонарь-то, по ходу имеется, потому как зашуршал по карманам, поклацал чем-то. Я двинулся на него в тот самый миг, когда крохотный диодовый фонарик выхватил из темноты шевелящиеся человеческие останки.

       - Мессер...

       Нож несколько раз вошел ему в подбрюшину, он сдавленно вскрикнул, не сопротивляясь повалился в мышиное море.

       - Надо было тебя сразу валить, ведь знал, что пойдешь, - говорю, ища у него по рукам оружие. - У тебя это было в глазах написано. Чего, мало взятка показалось, а?

       Подняв упавший фонарик, я посветил ему в лицо. Плевок крови окрасил красным ему щеку, зубы, расширенные глаза дрожали внутри продавленных впадин.

       - Я... - он вытолкнул сгусток, попытался улыбнуться. - Мессер, вот ты... реально дурак, я же... к- корешиться тебе предложить хотел... Думал, на пару зас-с... сядем где-нибудь... А ты сразу... мне шутильник под ребра ... Дур-рак, я же тебя спас т-тогда... - Он снова попытался улыбнуться. - А т-ты забыл. Сумка в семьдесят третьем дому, по Лерм... квартира пять-десят два....

       Он заглотнул воздух рывками, жадно, а выпустил медленно и обессилено. На этом для Фрайтера было все.

       Благодарный друг Салман по давнему знакомству помог ему с эвакуацией. Удивительно, что таким легким способом, а не отделив у него сначала голову от туловища.

       Пистолета в руках я так и не обнаружил, оказалось, что он мирно торчал у него за поясом. Сзади. Доставать он его, по всей видимости, и не собирался.

       Не знаю, как охарактеризовать то, что я сейчас чувствовал. Наверное, доминантным все же было желание выпить. Да чего там выпить - нажраться в свинью. Помогло ли бы, не знаю, но сейчас в бутылке