поля.

— Другого такого месяца, как май, нет! — сказал Леннарт, окидывая все вокруг одобрительным взглядом.

Я тоже окидывала все вокруг одобрительным взглядом. И главным образом Леннарта. Нет другого такого месяца, как май, и нет другого такого человека, как Леннарт. Он не был так красив, чтобы, увидев его, подпрыгнуть, но мне не хотелось, чтобы он был другим. Мне хотелось, чтобы муж мой выглядел именно так. Слегка скуластое лицо, загорелая кожа, синие глаза и очень заметные брови. Интересно — когда я только познакомилась с Леннартом, его брови мне не понравились… Они были такие густые, что несколько отягощали его лицо. Какая я глупая! Именно такие брови были теперь самыми моими любимыми! И еще мне нравились руки Леннарта! Мускилистые, они казались такими надежными, когда покоились на руле. Такую вот мускулистую, худощавую руку я хочу держать всю оставшуюся жизнь. А то, что я знала это, придавало мне удивительное чувство уверенности. О, как я благодарила судьбу, позволившую мне встретить Леннарта! Ведь я не смогла бы жить без него; а не встреть я Леннарта, я бы совсем не знала об этом!

Значила ли я для него столько же? Ах-ах-ах, это, вероятно, совершенно невозможно для такого недозрелого фрукта, как я! Но все же думаю, что если я так безгранично преклоняюсь перед ним, то он действительно мог бы то лее…

— На твоем месте, — заявила я, — я не смогла бы жить без меня.

Он согласился с этим не столь быстро, как бы мне хотелось, и я энергично продолжала:

— Вообще, подумай о Тургеневе!

— Почему я должен думать о Тургеневе? — удивился Леннарт.

— Тургенев, — ответила я, — говорил, что охотно отказался бы от своей славы и всего остального, если бы только в целом мире нашлась одна-единственная женщина, которая обратила внимание на то, что он опоздал к обеду.

— И поэтому я должен сидеть здесь и думать о нем? — спросил Леннарт.

— Что за чепуха! Разве ты не понимаешь, что ты просто счастливчик по сравнению с Тургеневым, — объяснила я. — Я подниму ужасный шум, если ты опоздаешь домой к обеду!

И Леннарт тут же заявил: он, мол, убежден, что он — счастливчик по сравнению с Тургеневым!

Тот, кто торопится и хочет добраться куда-то, должен пуститься в путь ранним утром. В эти ранние часы, когда дороги пустынны, можно проделать большую часть дневного этапа. Леннарт неустанно внушал мне это, и я уже в пять часов утра стояла одетая, с запакованным чемоданом, в ожидании, что за мной заедут. Меж тем Ева спала как убитая и в ответ на мои теплые прощальные слова, открыв только один глаз, пробормотала:

— Держись крепче на поворотах, чтобы не упасть!

Благодаря нашей утренней бодрости задолго до того, как начало смеркаться, мы были в Хельсингёре[22] и смогли размять ноги на чужой земле. Пожалуй, Дания не совсем чужая нам земля![23] Но когда топаешь по уютным маленьким улочкам, и заглядываешь в забитые товарами витрины, и прислушиваешься к приветливой задушевной болтовне вокруг, ощущаешь все же некоторое стимулирующее чувство нашего отличия от датчан. Местные улочки ни капельки не похожи на Каптенсгатан, но это вовсе не значит, что ты критически относишься к Каптенсгатан.

— Прежде всего здесь рыба другая, — сказала я Леннарту, когда мы уселись обедать и перед нами на столе появились тарелки с золотисто-коричневой благоухающей камбалой. — Да, камбалу такой формы и такого качества в Швеции не вырастишь!

— Ну да, у камбалы в Швеции не такая уж плохая форма! — заметил, лукаво улыбнувшись, Леннарт.

Ресторан, в который мы зашли, был уютен, и на каждом столике лежала карточка, возвещавшая: «Каждый вечер здесь что-то происходит».

Слова эти звучали действительно многообещающе, и я решила остаться там до тех пор, пока что- нибудь не начнет происходить. В ожидании событий мы посвятили себя изучению народной жизни за ближайшими столиками и вдруг узрели уникальное явление — мы увидели… пьяного датчанина. Ничего тут не поделаешь, но нашими первыми ощущениями были благодарность и чувство облегчения: он не швед! Ведь как гласит молва, все пьяные, которых встречаешь в Эльсиноре, — шведы. Явная ложь! Этот маленький, с глазами-перчинками, человечек в толстом исландском свитере был датчанин в полном смысле этого слова, а настроение у него было в высшей степени хорошее. Он нежно посмотрел на властного вида упитанную даму, сидевшую за соседним столиком, и запел для нее:

Не похоже было, что дама желает последовать за ним в Клампенборг или вообще куда-нибудь. Наоборот, она смотрела на него очень неодобрительным и карающим взглядом, и точно так же смотрели на него три другие дамы за ее столиком. Но коротыш с глазами-перчинками был в таком состоянии, что явно вычитывал любовь и нежность в самых неодобрительных взглядах. Похоже, он несколько переоценил число дам, и все они явно существовали лишь в мире чувств и настроений. Потому что, в то время как дамы достаточно долго сверлили его гневными взглядами, он погрозил им пальцем и сказал:

— Ну, ну, женщины должны любить меня добровольно — но не толпами же и не целыми женскими клубами!

Затем он пошатывающейся, неверной походкой вышел из ресторана, и четыре дамы, все до единой обладавшие хорошим аппетитом, снова стали наслаждаться едой. А мы все сидели в ожидании, когда же «что-то произойдет». Но ничего не случилось, только человечек с глазами-перчинками снова сунул голову в дверь и закричал на весь ресторан:

— …Не целыми женскими клубами, вы должны умерить свой пыл!

А на следующий день мы быстрыми скачками переправлялись через датские острова Зеландия[24], и Фюн[25], и полуостров Ютландия[26]. Кругом все так цвело и зеленело, что я укрепилась во мнении, что равнинный ландшафт, который, изгибаясь, то вздымается вверх, образуя холмы, то опускается вниз, в долины, и зовется «Старая Дания», — один из самых прекрасных на свете. А посреди всей этой зелени раскинулись белые крестьянские усадьбы, и выглядели они так, словно были здесь всегда и совершенно сами собой выросли из-под земли. Весь ландшафт казался чуть сказочным, каким-то андерсеновским, и я каждую минуту ждала, что вот-вот увижу Маленького Клауса[27].

Наш крохотный «фиат» еще жизнерадостнее, чем обычно, стрелой мчался вперед, но иногда большие мощные автомобили перегоняли нас, что несказанно раздражало Леннарта. Даже у меня появился комплекс неполноценности, и я почувствовала безумное желание загнать «фиат» до изнеможения: «Ну, вы, мои лошадушки!»[28]

Леннарт утверждал, что «домик садоводства», возвышавшийся на крыше «фиата», оказывает сопротивление встречному воздуху и баланс машины нарушается, что влияет на ее скорость. («Домиком» Леннарт называл большой платяной сундук-шкаф наверху на багажнике.)

Отвратительный стокгольмский легковой автомобиль трижды обгонял нас. Время от времени он останавливался, чтобы заправиться и чтобы пассажиры, сидевшие там, могли съесть ленч, и тогда мы снова опережали его. Но внезапно он опять выныривал за нами, насмешливо гудя и чрезвычайно досаждая нам, фыркая, проносился мимо. Водитель надменно махал нам рукой, а Леннарт ворчал. Я думала о том списке, который лежал у Евы в ящике письменного стола в адвокатской конторе. «Если я заболею бешенством — вот список тех, кого я перекусаю». Если бы такой список был у Леннарта, то, пожалуй, водитель этого автомобиля оказался бы на самом первом месте.

— Думаю, нам постепенно надо будет приобрести более мощный автомобиль, — сказал сидевший за