Я знаю небольшой дешевый отель на левом берегу[1], там можно поселиться, — сказал Леннарт, задумчиво посасывая трубку. — Когда-то там жила мадам Кюри[2]… и Робеспьер[3]… и я.

— Подумать только, что может скрываться под вывеской старинных элегантных отелей! — воскликнула Ева.

Я ничего не сказала. Я размышляла. Париж! Свадьба в Париже — а почему бы и нет? Об этом городе никто ничего дурного не слышал!

Зайдя мысленно так далеко, я почувствовала, как меня охватывает восторг. Но решила придержать его и лишь немного расслабиться.

— Должно быть, это фантастически весело, — сказала я, — но…

— Кроме того, там существует одно большое преимущество, — заверила Ева. — Я раздобуду вам ребенка, который пойдет впереди жениха и невесты к алтарю и обратно[4] .

Такой ребенок, правда, не совсем то, на что в первую очередь надо смотреть в Париже, но я все же спросила:

— В самом деле, и кто же это?

— Нижеподписавшаяся Ева, — ответила она. — Поскольку я собираюсь провести отпуск под мостами Парижа.

Вот так новость!

— Мне казалось, это маленькие белокурые пятилетние девочки в розовом тюле, — возразил Леннарт.

— Все, что я могу вам предложить, — стройную зрелую девочку в черном полотняном одеянии! — сказала Ева. — Take it or leave it[5].

Мы с благодарностью приняли ее предложение.

Был один из первых майских вечеров. Целая осень, и целая зима, и добрая часть весны прошли с того достопамятного дня, когда Леннарт сделал мне предложение прямо в Средиземном море. Семь месяцев я жила в ожидании, что мы поженимся. Время тянулось бесконечно. Но если вспомнить, как Иаков семь лет дожидался свадьбы с Рахилью[6]… В стародавние времена выдерживали все, что угодно! А мне и семи месяцев предостаточно!

Леннарт был не первым женихом в моей жизни. Он был вторым. И я надеялась, что с Божьей помощью станет последним.

Первого звали Ян. Всего лишь год назад я ответила Яну, что да, мол, я выйду за него замуж, но сперва мне надо испытать, что значит быть самостоятельной и стоять на собственных ногах. И чтобы никто не заботился обо мне и не устраивал все за меня. А потом появился Леннарт. И тогда выяснилось, что все мои прежние слова — пустая болтовня! Я была готова в любую минуту расстаться со всей своей самостоятельностью и желала лишь одного: чтобы кто-нибудь заботился обо мне. При условии, чтобы этот «кто-нибудь» был Леннарт.

— Нет, вы только посмотрите, посмотрите! — надменно заявила Ева. — Стоит только появиться особе мужеского полу и поманить ее мизинцем — и прощай вся ее самостоятельность!

«Особа мужеского полу!» Какая несправедливость! Ведь Ян тоже был особой мужеского полу, но я не отдала бы ему свою самостоятельность, даже если бы он поманил меня всеми пальцами не только рук, но и ног в придачу. С Леннартом же все было совсем по-другому!

Подумать только! Как Ева этого не понимала! Но она, вероятно, никогда не была влюблена всерьез, бедняжка!

Но, кроме Леннарта и меня, не было никого, кто знал бы, что значит быть влюбленным. Мама Леннарта этого совершенно не понимала! Она только и говорила: надо, мол, хорошенько узнать друг друга… у молодых юристов, собственно говоря, и средств нет, чтобы жениться… да и завести семью слишком рано — значит помешать карьере!

Нет уж! Если бы молодые люди прислушивались ко всему, что болтают старики, то развитие прекратилось бы, а земной шар перестал бы вращаться.

«Хорошенько узнать друг друга!» Словно я не знала Леннарта. Я знала: он умен и интеллигентен, спокоен, нежен и откровенен, он смеется над тем же, что и я… В нем есть известная меланхолия, и известная ребячливость, и капелька тщеславия, а главное, он во всех отношениях очарователен. «…Нет средств, чтобы жениться…» Разве не слышишь постоянно, что «вдвоем можно прожить так же дешево, как одному»? А относительно «карьеры»… подождите, и Леннарт скорее всего станет членом Верховного суда в гораздо более нежном возрасте, чем его отец, да еще с такой умной, вдохновляющей и поощряющей его женой, как Кати, под боком.

Все это я сказала маме Леннарта. Она даже не высказала всех возражений сразу, а лишь время от времени вставляла небольшие осторожные намеки. Но когда Леннарт провожал меня домой, мы сначала делали крюк и заходили в парк Юргорден, где безумно целовались и клялись, что поженимся, как только найдем хотя бы маленькую крысиную норку, где сможем жить.

Конечно, у меня была двухкомнатная квартира на улице Каптенсгатан. Но я делила ее с Евой и не могла выгнать ее на улицу. Много лет она ютилась в маленьких, жутких комнатенках, сдававшихся внаем. И я не в силах была отослать ее обратно в ад.

Ева впала в отчаяние.

— Ужасно стоять на пути к счастью двух молодых людей! — говорила она. И, щипля свои точеные бедра, вздыхала: — Ах, если бы эта чрезмерно крепкая плоть растворилась от капель росы и истаяла навечно! Так, чтобы голубки били крылышками наедине в собственном гнездышке. Если бы можно было подняться ввысь, как дым! Быть бы мужчиной… тогда можно было бы завербоваться в танковые войска. Однако ты всего лишь стенографистка в адвокатской конторе рядом с улицей Кунсгатан!

— Да, в таком случае, бесспорно, гораздо хуже жить, например, рядом с шоссе в Стренгнэсе[7].

Ева делала отчаянные попытки раздобыть себе новое жилье. Мы с Леннартом делали еще более отчаянные попытки найти другую квартиру. Но, во всяком случае, мы были не настолько отчаянными, чтобы заплатить четыре тысячи крон на черном рынке за двухкомнатную квартирку, «частично меблированную», с отвратительным черным мебельным гарнитуром в столовой. И это еще одно из самых прекрасных предложений, которые мы получали. Наше нежелание столь легкомысленно выбросить четыре тысячи крон, возможно, было связано еще и с тем, что у нас не было этих четырех тысяч, которые можно было бы выбросить.

В конце концов я совершенно отчаялась и заявила Леннарту, что мы, пожалуй, не сможем пожениться, прежде чем не настанет пора праздновать золотую свадьбу.

Но тут кое-что произошло. По соседству с нами обитала пожилая пара. Невысокий милый розовощекий господин и кроткая невысокая дама с серебристыми волосами. Я знала их довольно поверхностно, только как соседей по подъезду. Сталкиваясь на площадке, мы здоровались друг с другом, а иногда говорили, что, мол, прекрасная погода или что сегодня подморозило и стало холодно. А иногда мне случалось помочь пожилой даме занести сумку с рыночными покупками на четвертый этаж, — разумеется, когда я поднималась вместе с ней.

Но вот однажды в субботу пополудни, когда я сломя голову неслась из конторы, в церкви Святой Хедвиг Элеоноры горестно зазвонили колокола, и продавщица в молочной рассказала мне, что это траурный звон по нашему соседу, розовощекому господину: он умер, и его хоронят! О, мне так было жаль его жену, которая будет теперь совсем одинока! Я подумала, что надо принести соседке цветок! Но в другой раз! Не сегодня! Сегодня мы обедаем с Леннартом — только вдвоем. И я забыла всех мертвых и всех, кто одинок, —