и уверяю тебя: это самая очаровательная часть Парижа.

— Я должна поведать вам нечто очень неприятное, — заметила Ева, сидевшая поодаль на кушетке. — «Горе и неожиданности сделали племянницу капрала еще более сумасшедшей»!

Леннарт вопросительно взглянул на Еву.

— Что еще за капрал? — спросил он. — Я знаком с ним?

— Не думаю. «Капрал» — это лишь пример из моих «Письменных упражнений для начинающих», — ответила Ева. — Вообще-то очень печальный пример.

Леннарт не стал слушать дальше. Взяв мои мокасины, он молча осторожно сунул их под белую блузку, которой, похоже, это не понравилось.

— У нас в машине есть спиртовка, — сказал он, — так что мы можем варить яйца и кофе, съехав с обочины. Это дешевле, чем ходить в дорогие рестораны.

— Просто позор, что вы так мало внимания уделяете несчастной племяннице капрала, — недовольно заявила Ева. — Вы только подумайте! Она отродясь была немного придурковатой. А теперь горе и неожиданности сделали ее еще более сумасшедшей. Но вы относитесь к этому совершенно спокойно и только и делаете, что бредите своей дряхлой спиртовкой.

— Что за муть ты читаешь? — спросила я.

— Осмелюсь просить, ниже тоном! — сказала Ева. — Я как раз сегодня получила эту книгу от учителя французского языка, и она мне нравится. В тот день, когда в учебниках окажутся только такие фразы, как: «Сколько стоит отдельная комната с ванной?» или «Будьте любезны, покажите мне дорогу к Эйфелевой башне»[13], я тут же прекращу занятия французским языком. «Спасибо, я это знаю», — произнесла она, прижав «Упражнения для начинающих» к сердцу. — А эта книга пробуждает фантазию. Только послушайте! «Неужели Марии не удастся легко подкупить этого стража своей обольстительной улыбкой?» Или: «Капитан с рыжими бакенбардами никогда в жизни не продаст двухколесную тележку зеленщице!»

— Если это письменные упражнения для начинающих, то, по-моему, тебе следует опасаться тех, что для более продвинутых, — сказал Леннарт. И, повернувшись ко мне, продолжал: — Иногда мы, конечно, сходим в настоящий ресторан, и ты увидишь, что такое французская кухня!

— Я так никогда и не узнаю, что сделало племянницу капрала еще более сумасшедшей, — повысив голос, произнесла Ева, — или что за дьявольская нелюбезность заставила капитана с рыжими бакенбардами не захотеть продать двухколесную тележку зеленщице. Но я буду, лежа в постели, размышлять об этом по вечерам. Это сделает мою жизнь еще более содержательной!

— Quartier Latin, Montmartre[14] и Montparnass![15] — мечтательно вымолвила я, втискивая в чемодан свою любимую шляпу. — До сих пор для меня это были просто слова. Подумать только, скоро я буду там на. самом деле!

— Любимая, — сказал Леннарт, — как чудесно будет показать тебе все это!

— «Мой рыбак был вынужден продать свою лучшую лодку старому браконьеру, — упорствовала Ева. — Его глухонемую жену беспокоит эта скверная сделка». Признайтесь, какая глубокая трагедия скрывается за этими словами! Вспомните, женщина — глухонемая! Она беспокоится так, что может лопнуть, из-за безумных сделок своего мужа с лодками! Но может ли она вымолвить хотя бы слово упрека… нет! Самое большее, на что она способна, — лишь слегка пробурчать свое неодобрение, но не думаю, что это может остановить парня, когда он, видно, пустился во все тяжкие торговать лодками! — возмущенно заявила Ева, уставившись на Леннарта так, словно он каким-то образом замешан в этом деле.

Но Леннарт проявил абсолютное равнодушие к ее словам.

— Notre Dame de Paris![16] — сказал он. — Самая прекрасная церковь, какую я только знаю. Вообще-то жаль, что мы не можем там венчаться![17]

— Ах, не все ли равно, где мы будем венчаться! — воскликнула я.

— «Красивый ребенок был найден привратником в нашем дворе», — сообщила Ева, и я подпрыгнула от удивления, так как ничего об этом не слышала.

— Что ты говоришь? — вскричала я. — Когда? Новорожденный?

— Этого я так никогда и не узнаю, — скорбно сказала она. — «Письменные упражнения для начинающих» не дают более подробных сведений. Точно так же я не узнаю, почему «этот нюхальщик табака предпочитает испанское вино» или же как «графиня пожелала, чтобы построили хлев».

— Хватит, Ева, — нетерпеливо сказала я. — Те, кто пишет учебники иностранных языков и разговорники, — просто идиоты. Мы ведь знаем это с давних времен. Давай лучше поболтаем о Париже. Ты ведь поедешь в Париж? Разве ты не рада?

— Рада, — ответила Ева. — Однако, — продолжала она, бросив взгляд в книгу, — «мы вернемся домой, как только нас известят, что погреб заполнен бутылками с вином и молодыми каплунами[18]».

— Разумеется, — согласилась я. — Но с этим придется немного подождать. А тем временем мы повеселимся. Леннарт, ты, я надеюсь, не рассердишься, если мы с Евой иногда побегаем по магазинам. Galeries Lafayette[19], и Printemps[20], и прочие…

— Не знаю, пойду ли я на это, — строго ответил Леннарт. — Нет, полагаю, мы, вероятно, попытаемся этому помешать! А если ничто другое не поможет, я ведь всегда могу запереть тебя в номере отеля.

— Так ничего я и не узнала! — воскликнула Ева, захлопнув книгу. — Неужели Кати «не удастся легко подкупить этого стража своей обольстительной улыбкой»?

— Наверняка ей это удастся, — сказала я уверенно, поцеловав этого сурового стража в красивую челку.

— Садись на чемодан, Кати, — сказал Леннарт, — и посмотрим, удастся ли нам его закрыть.

Сидеть в машине солнечным майским утром на пути в Париж, где я выйду замуж за Леннарта, — это что-то из ряда вон выходящее, что-то самое сенсационное из всего, что можно себе представить. Чувствуешь себя еще более сумасшедшей, чем племянница капрала, — право, не только горе и неожиданные известия так действуют, я, например, когда бесконечно рада, становлюсь обычно еще ненормальнее.

— О Париж! — воскликнул Леннарт и влез в машину, где уже сидела я, слегка подпрыгивая от нетерпения и ожидания. И мы пустились в дорогу вниз к улице Страндвеген, и через четверть часа Хористулл остался позади.

«Сёдертелье» — было написано на дорожных указателях. Пусть бы лучше стояло «Париж» — ведь наш путь лежал именно туда!

— Надеюсь, ты никогда в этом не раскаешься! — сказал Леннарт и так серьезно заглянул мне в глаза, что нам пришлось съехать на обочину.

Раскаиваться в этом! Раскаиваться в том, что солнечным майским утром едешь в Париж, чтобы выйти замуж за Леннарта, — такого, вероятно, не сделал еще ни один человек!

Такой счастливой и свободной определенно никогда в жизни больше себя не почувствуешь. И вместе с тем боишься, что боги разгневаются и решат, что тебе слишком хорошо! Хотя бы немного заболел живот или что-нибудь в этом роде. Но когда я сказала об этом Леннарту, он ответил, что, по его мнению, люди должны быть счастливы.

И тогда я запела торжественный марш Сёдерманландского[21] полка, и горланила так, что и сёдерманландские коровы, которые, наверное, приняли этот марш за национальный гимн, стали вдоль обочины по стойке «смирно». Они с немым упреком таращили на меня свои огромные глаза… Они ведь не знали, что я еду в Париж, чтобы выйти замуж за Леннарта!

Какой это был день! Яблони и сирень стояли в цвету, солнце озаряло бархатисто-зеленые луга и