Остается только добавить, что в новейшее время реконструкция исламских памятников на Храмовой горе (как и святынь в Мекке и Медине) проводилась строительной компанией отца Осамы бен Ладена — и посчитать расстояние от места, где все это происходило, до Яд ва-Шема[5] : шесть километров, если напрямик.

Таким образом, мы видим, что необходимым условием мира является признание исламистами права евреев, чья суть совпадает с их священными текстами и мировой историей, на существование.

Работа, требующаяся от Ишмаэля для того, чтобы все-таки узреть истину и хотя бы дать, если не уступить, Ицхаку место на Храмовой горе, — огромная. Но он должен ее выполнить; если только он не хочет, чтобы евреи полностью исчезли с лица земли. Что значит для Ишмаэля помириться с Ицхаком? Что значит для Ицхака помириться с Ишмаэлем? Нет другого пути, как прийти к их отцу со смирением. Тогда и случится работа над миром, над его исправлением: не война, а сотрудничество. Нужно прекратить боль, кровь, грязь, голод, болезни, униженность и обездоленность — всё, что постигло Ишмаэля в пустыне и сейчас переживает третий мир. Но как устранить боль озлобляющей обиды? Здесь не обойтись без усилий его, Ишмаэля, души. И неужели главный вывод из всех восточных военных операций состоит в том, что до сих пор Запад ничего не знал о третьем мире? Неужели война теперь стала способом народов узнать лучше друг друга? Почти все израильские боевые генералы, знающие цену человеческой жизни, — левые.

Из Рехавии в Тальпиот — к дому Агнона выйти несложно: около пяти километров почти строго на юг. В прихожей на стуле эбонитовый телефон, записная книжка, зонтик, тяжелая палка, чья массивность, скорее всего, объяснялась наличием бродячих собак на окрестных пустырях. По дороге к музею вы пройдете мимо утопшей в садах Немецкой колонии, выстроенной в XIX веке протестантскими сектантами — темплерами, членами «Храмового общества» или «Общества друзей Иерусалима», выказавшими себя настоящими сионистами. Топонимика в Немецкой колонии большей частью посвящена немецким и не только поборникам еврейской государственности — Ллойду Джорджу, Яну Смэтсу, Конраду Аденауэру. Затем вы пройдете полтора километра по дороге на Бейт-Лехем. Увидите монашку в накрахмаленном куколе за рулем пикапа и вспомните «Жандармов и инопланетян». Слева появится здание железнодорожного вокзала, построенного еще османами. Подъездные пути к нему не разобраны, а превращены в пешеходную дорожку. По ней летают велосипедисты и бегают за хозяевами собаки; сохранился и допотопный механико-релейный семафор, с керамическими изоляторами, гиревыми противовесами и рычажным аварийным приводом. Еще десять лет назад отсюда — с окраины района Тальпиот — можно было уехать в Тель-Авив. Теперь поезд отходит из пригорода и им мало кто пользуется.

По дороге орут птицы, кругом сады и скверы. Более или менее понятно, насколько всё это были пустынные районы во времена британского мандата: судить можно по наличию высокорослой растительности.

В Тальпиоте нашел дом Агнона и, никем в прихожей не встреченный, стал бродить по пустым комнатам; но вскоре появилась женщина и испуганно сказала, что музей закрыт и откроется только завтра. Я поспешил удалиться, чтобы не смущать ее. Вышел, спустился по улице, открывающейся над краем яруса, — и обмер. Белый иерусалимский камень, искрясь стеклами домов, рассыпался по склонам, а вдали, в восточной дымке наступающей ночи, тонули и высились горы Иудейской пустыни. Они казались рельефом вплотную приблизившейся к нашей планете Луны, парящими над землей, над передним планом, составленным иерусалимскими холмами…

Я не удержался, чтобы сфотографировать — хоть и знал прекрасно, что такие чудеса на отпечатках у любителей не выходят. И тут снизу на меня закричал амбал в военной форме: «Але! Але!» И выскочили другие военные и тоже стали кричать. Я огляделся и увидал чуть ниже по склону рвы и средневековые подъемные мосты. Оказалось, что американское посольство выбрало себе наилучший — прямо-таки космогонический — ракурс из окон кабинетов на Ближний Восток — ровно туда, где скитался, искушен, прародитель религии восьмидесяти процентов населения представляемой им, посольством, страны. Едва не арестованный, я окончательно подтвердил для себя еще одно иерусалимское наблюдение: дипломатические объекты здесь нередко доверяют охранять блондинкам, вооруженным настоящими винтовками М-16.

Летом 1954 года Игаль Ядин, 37 лет, профессор археологии, отправился в США, где однажды за утренним кофе его привлекло объявление в «Уолл Стрит Джорнал» под заголовком «Четыре свитка с Мертвого моря»: «Продаются библейские манускрипты, датируемые не позже II в. до н. э. Они станут прекрасным подарком образовательному или религиозному учреждению».

С помощью посредника и спонсора Игаль Ядин приобрел эти фрагменты и позже раскопал на Мертвом море Кумран и Масаду.

Туда — к границе с Иорданией — мы и направляемся по дороге, бегущей под уклон с упорством идущего на посадку самолета, — на дно Афро-Аравийского разлома. Время от времени закладывает уши.

Маале Адумим — белый нарядный городок на горе, на западном склоне которой по минаретам распознается арабский поселок; в Маале Адумим заезжаем, чтобы запастись водой.

Бараньи и козьи стада в Иудейской пустыне близ каких-то — даже не лачуг, а разоренных кибиток из брезента и разломанных ящиков из-под фруктов. Чем здесь питается скотина, из-за окна автомобиля не разглядеть: на склонах ни травинки. Баки с водой, вымазанные битумом, виднеются над кибитками мрачными обелисками.

Проносится мимо и вверх черта на скале, выведенная голубой краской: SEA LEVEL — уровень Мирового океана. У этой вешки туристам на забаву стоит верблюд в праздничной упряжи. Сюда его привел хозяин — бедуин в белом парадном бурнусе.

Устрашающего вида арабы в джинсах и платках-арафатках голосуют на обочине у строительных площадок: люди пустыни гораздо мускулистей жителей города — субтильных или пузатых.

Проносится поворот к мосту Алленби — мост через Иордан, взорванный в 1946 году и полвека спустя, после заключения мира с Иорданией, отстроенный за счет правительства Японии. И перед поворотом к морю пролетает череда придорожных лавок с горшками, нарядные верблюды сторожат туристов у входов.

В Кумране солнце лупит по темени наотмашь, температура здесь на десяток градусов выше, чем в горнем проветриваемом на высотах Иерусалиме. Группа жизнерадостных немецких туристов в майках с надписью «I love Israel» встречает нас на парковке. Разве можно упрекать евреев в неспособности к смирению?

На раскопах установлены изящные шатры-навесы, спасающие от жестокого солнца, но не уберегающие от мелких злобных мух, признака близких стад.

До ближайшей пещеры, где полстолетия назад была сделана едва ли не самая ценная археологическая находка за всю историю цивилизации — библейские рукописи, на тысячелетие отстоящие от древнейшего Масоретского кодекса, — ведет тропа длиною в стадий. Стоит пройти по ней под давящим солнечным столбом, созерцая совершенно инопланетный пейзаж (с высоким иорданским берегом напротив, с которого смотрел Моисей, так и не взошедший из-за запрета Всевышнего в Обетованную землю), и по пути подумать простую, но занятную мысль. Где папирусы Александрийской библиотеки? Где тома библиотеки Ивана Грозного? Способен ли кто-нибудь назвать хоть одно столь же значимое текстуальное открытие, кроме загадочной находки «Зогара»? Разумеется, были и библиотеки папирусов, и шумерская клинопись и т. д. Но они обращены к уже исчезнувшим цивилизациям. В то время как кумранские рукописи суть центральные тексты иудео-христианской цивилизации, которой еще только предстоит войти в