— И я тоже, — подтвердил Бизоль.

Но Виченцо будто не слышал их. Он опустился на ступеньки лестницы, закрыл лицо руками и замер, словно каменное изваяние.

У входа в дом послышался шум, голоса, бряцанье оружия. Встревоженные соседи по кварталу, слышавшие некоторое вреди назад резню в доме, вызвали стражников, и сейчас они осторожной боязливой толпой поднимались на крыльцо. Заглянув в прихожую, начальник стражи увидел трех рыцарей с обнаженными мечами и целую кучу окровавленных трупов. Ситуация была ясна.

— Сложите оружие! — потребовал он, делая знак стражникам окружить рыцарей. — Я арестовываю вас по подозрению в убийстве всех этих людей!

— Бизоль, давайте подчинимся, — промолвил Роже, перехватывая руку друга, с занесенным над головой мечом.

Замок Аламут, расположенный в горах Эльбруса, был главной резиденцией Старца Горы, великого магистра ассасинов Дан Хасана ибн Саббаха и считался самой неприступной крепостью не только Востока, но и всего мира. Вырубленный в каменной гряде, нависающий над отвесными скалами, обнесенный сторожевыми башнями и бойницами, поднятый выше облаков, поддерживающий связь с населенными пунктами через узкие, непроходимые тропы, которые в любой момент по сигналу Старца могли быть разрушены камнепадом, — он являл собой пример могущества и неуязвимости, и недаром носил название Орлиного Гнезда. Другие замки и крепости Хасана ибн Саббаха находились в труднодоступных районах Сирии, Ирана и Ливана. Железной рукой магистр ассасинов утверждал свою силу и власть. Его изощренности и коварства опасались все монархи Европы и Востока без исключения. Простой крестьянин- перс, благодаря своему выдающемуся уму, стальной воле, хитрости, жестокости, звериной интуиции, жажде власти и отсутствию каких-либо нравственных норм, сумел подняться и вознестись, подобно своему замку Аламут над облаками людских страстей и желаний. Те же качества, присущие больше дикому зверю, чем человеку, он прививал и своим фидаинам-убийцам, ибо всегда делал ставку на острый кинжал, яд, тугой шнурок, вырытую западню… Ассасины наводили ужас на весь свет. Их ненавидели. Но и сам Хасан ибн Саббах также ненавидел весь мир. Своими кровными врагами он считал европейских рыцарей, хлынувших в Палестину, их противников — сельджуков, египтян, персов, иудеев, византийцев, — всех. Все были его врагами, а весь мир подлежал уничтожению, чтобы на его обломках выросло новое царство — с железной дисциплиной и единственной религией, где поклоняться будут только Хасану ибн Саббаху!

В ближайшее время семидесятилетний, полный сил и энергии великий магистр ассасинов, задумывал предать смерти прежде всего — Бодуэна I, Иерусалимского короля; султана Мухаммеда, верховного правителя сельджуков; главу католической церкви Пасхалия II, а заодно и пребывающего где-то в немецких землях антипапу Сильвестра, — воздав каждому из пап по серьге; византийского басилевса Алексея Комнина; и императора Священной Римской Империи Генриха V. Над судьбой египетского султана Аль- Фатима и моссульского — Малдука — он еще раздумывал. Казнь правителя Мардина — Иль-Газм ибн Артука и сивасского эмира Данишменда — пока откладывалась. «Ничего, — думалось магистру в холодной, вырубленной в скале опочивальне (он не любил тепла). — Они никуда не уйдут от фидаинов. Смерть настигнет и их». Сам Хасан ибн Саббах рассчитывал прожить еще пятьдесят лет. До установления своего царства во всем мире. Огорчало его сорвавшееся по чьей-то вине убийство французского короля Людовика IV. Когда ему доложили, что помешал приведению приговора некий рыцарь, по имени Гуго де Пейн, Старец Горы, затрясшись от ярости, велел уничтожить его, стереть с лица земли. Но следы де Пейна затерялись, а теперь он объявился в Иерусалиме. Приказав готовить повторное покушение на Людовика IV, Хасан ибн Саббах отдал распоряжение выделить трех ассасинов для Гуго де Пейна. Подумав немного, он решил, что для рыцаря будет достаточно и двух убийц-фидаинов.

В отношении покушения на собственную жизнь он не беспокоился. Хасан ибн Саббах не покидал неприступный замок Аламут, а проникнуть в него, несмотря на то, что в крепости было постоянно не более пятидесяти ассасинов, мог только человек, обладающий крыльями орла, или изворотливостью змеи.

Дремота овладела магистром, сидящим в мраморном кресле. Холод от каменных стен, стужа из распахнутых окон, мерзлота от белого, в кровавых прожилках мрамора, — действовали на него как самый горячий жар из камина. Он растворялся в этом холоде, соединялся с ним всеми клеточками своего тела, наслаждался, словно бы погружая свой разгоряченный, безумный мозг в ледяное, мертвое озеро, где не было ни жизни, ни света.

Граф Людвиг Фон Зегенгейм был доставлен в закрытой карете в тюрьму Мон-Плеси, и там, по указанию барона Глобштока, его руки и ноги заковали в железные кандалы, пропустив через них цепь, прикрепленную к стальному кольцу в стене. В узкой и сырой камере могли едва-едва разместиться двое человек. Сквозь маленькое, зарешеченное окошко виднелся кусочек голубого неба.

— Отдохните-ка пока здесь, граф, — ехидно проговорил барон Глобшток. — Это лучшее, что я могу вам предложить. Тяжелая, окованная медью дверь захлопнулась за ним, и Людвиг опустился на каменный пол, усмехнувшись любопытной крысе, высунувшей свою острую мордочку из норы в углу. Многие узники, попавшие в тюрьму Мон-Плеси, находили в ней свой последний земной приют…

А в темнице города Яффы, в большом подвале, где когда-то был винный склад, томились другие пленники — Бизоль де Сент-Омер, Роже де Мондидье и Виченцо Тропези, задержанные на месте кровавой резни. Вместе с ними в подвале находилось еще пять человек: двое бродяг, задержанных за нарушение общественного порядка, один мелкий воришка, укравший на рынке гуся, приговоренный к повешению разбойник и не заплативший налоги с проданной сельди торговец рыбой. Бизоль огромными шагами мерил пол, упираясь то в одну, то в другую стенку, словно запертый в клетку медведь. Роже играл в кости с разбойником, чья казнь была назначена на утро. Виченцо, безучастный ко всему, сидел, прислонившись к опрокинутой бочке: его больше всего тяготило исчезновение Алессандры.

— Зря ты меня остановил, — проворчал Бизоль, задержавшись возле игроков. — Надо было открутить стражникам головы, и мы бы не торчали здесь третьи сутки!

— Кто же знал, что дознание у них тянется так медленно? — отозвался Роже.

— Некоторые ждут суда по году! — добавил разбойник, бросая кости. — Мне еще повезло: не стали долго цацкаться. Чик! — и готово.

— А за что тебя? — спросил Роже, выкинув две шестерки. — Играем на твою веревку — я возьму ее потом в качестве сувенира.

— Э-ээ, нет, не пойдет! Я уже обещал ее нашему тюремщику. За кое-какие услуги, — и разбойник вытащил из-за пазухи бутылку вина, протянув ее, после доброго глотка, Роже. — А поймали меня, когда мы с приятелем почистили проезжих купцов на дороге в Яффу.

— Вот из-за таких, как вы, мир катится в пропасть, — сказал прислушивавшийся к разговору торговец рыбой.

— Усохни, чешуя! — откликнулся разбойник. — Я бы удрал, да приятель подвел. Когда его лошадь сломала ногу, я подскакал к нему и предложил взобраться ко мне за спину. Мой конь выдержал бы двоих. Но напарник, зараза, оглушил меня рукояткой меча и умчался от погони. А я, как видишь, попал в тюрьму.

— Ты случайно не знаешь такого — Этьена Лабе? — мимоходом спросил Роже, вновь выбрасывая шестерки.

— Как не знать! — усмехнулся разбойник. — Это он и есть, мой приятель. Жаль, не его повесят, а меня…

— Послушай, — воодушевился Роже. — Если я помогу тебе выбраться отсюда, ты поможешь мне отыскать этого Лабе?

— С удовольствием! — отозвался разбойник. — Меня зовут Жак Греналь. А где тебе выбили глаз?

— Наткнулся в темноте на шпиль Парижского собора. Бизоль! Пойди-ка сюда!

— А что ты сделаешь с этим Лабе, когда разыщешь его?

— Сверну ему шею.