Митч трясет головой, словно хочет избавиться от видений и запахов, нахлынувших с упоминанием Рождества. Яблочный сидр, крепкий запах живой ели, которую он притаскивал с автостоянки возле бакалейной лавки, пара маленьких сапог у двери в лужице растаявшего снега. Ребенок? В груди теплеет. Точно, девочка! Розовые сапожки.
— А вечером мы с вами попоем рождественские гимны. — Сиделка ласково улыбается. — И еще знаете что? На улице-то снег! — Она оставляет Митча сидеть на кровати и делает шаг к окну, чтобы распахнуть шторы.
Тяжелая ткань отползает в сторону, в комнату просачивается утренний свет и прохладной, сливочно-белой полосой ложится на босые ноги Митча. Небо жемчужно-серого цвета, облака так высоко и далеко, что чудится, будто снежинки за оконным переплетом сыплются прямо из самого рая. Дар Божий. Снег падает хлопьями, крупными, как комки ваты, и смягчает суровый ландшафт Среднего Запада, укрывая унылую равнину таким свежим и чистым одеялом, что Митчу хочется под него забраться.
— Правда, красиво? — Сиделка тихонько вздыхает, глядя, как на ее глазах преображается мир, но Митч не отвечает. Не может.
Он уже не здесь, не в тесной комнатушке пансионата, где ему, похоже, суждено доживать век. Нет, он вглядывается в смутный силуэт, который вдруг наполняется цветом, оживает; роскошное, уворованное мгновение — Митч цепляется за него, хотя его очертания уже расплываются.
Митч видит ее так отчетливо, будто время повернуло вспять. Волосы заплетены в две косички — отчаянная попытка соорудить прическу, сведенная на нет выбившимися кудряшками, не желающими подчиняться ее стараниям. Но это только добавляет ей детской прелести, когда понимаешь, что не заботливая мать, а ее собственные неумелые руки пытались укротить эту буйную шевелюру. Щеки раскраснелись, она беззаботно хохочет, в глазах сверкают серебром тысячи звезд. Волосы переливаются алмазными искрами. Она протягивает Митчу руки, он берет озябшие пальцы, сжимает в теплых ладонях. Прижать бы ее к себе покрепче. Хотя бы еще на одну минутку. Навсегда.
Но ее уже нет.
Глава 1
— Он меня убьет!
— Ничего не убьет. Не делай из мухи слона. — Лили бросила на меня уничтожающий взгляд и взмахнула полотенцем, складывая пополам.
Я проследила взглядом за тем, как дочь добавила аккуратно сложенное полотенце к стопке стираного белья, и в который раз восхитилась грациозным изгибом шеи, огнем синих глаз. Моя Лили — чудо. Умница, красавица и задира. Но тут она не права. Доведи я до конца то, что мы с ней задумали, Сайрус меня точно пристукнет.
— Он разозлится как черт.
Лили дернула плечом:
— Ну и что? А ты, мам, стой на своем. Что такого ужасного он может сделать?
Я навскидку могла бы предложить с дюжину вариантов, один другого хуже. Но разве по силам одиннадцатилетней девочке разобраться в сложностях нашей невеселой семейной жизни без любви, где один всегда требовал, а другой всегда уступал? Я уступала. Сайрус требовал. Простое правило. Я выучила его назубок.
— Это не так просто, малыш.
Я сложила последнюю салфетку и принялась укладывать белье в корзину, чтобы разнести по всем четырем ванным комнатам нашего огромного, как дворец, дома. Этих ванных у нас больше, чем членов семьи, но меня габариты нашего несуразного жилища только радовали: было где спрятаться. Например, в комнатах для гостей или в темных коридорах. Иногда в стенных шкафах. Лили ничего об этом не знала.
Мы с Сайрусом ссорились, только когда дочь спала, и хотя наши стычки, как правило, не шли дальше злобной ругани и грубых оскорблений, она не должна была слышать те грязные слова, что бросал мне в лицо ее отец. Когда-то я поклялась себе: Лили не узнает правды о нашей с Сайрусом незадавшейся жизни. И свою клятву я сдержала. Я отвлекала Сайруса на себя, старалась, чтобы у него не было ни малейшего повода рассердиться на дочь. У меня получалось. Я была отменным громоотводом.
— В общем, так, — Лили подбоченилась и, сведя брови, строго глянула на меня, — я думаю, ты должна это сделать. Мистеру Уиверу без тебя не обойтись. Как ты можешь отказываться?
— Я и не отказываюсь, — вздохнула я. — Но ты должна мне пообещать, что не проговоришься папе. Это будет нашим с тобой секретом, ладно?
Лили с озорной улыбкой прижала к сердцу узенькую ладошку. На вид — почти девушка, а по сути — совсем ребенок: одна мысль о тайне приводит ее в неописуемый восторг. Вон как глаза горят. Мне вдруг пришло в голову, что ее интерес к моей временной работе в швейной мастерской у Макса Уивера вызван скорее предвкушением проделки, нежели бескорыстным желанием помочь старику. У меня кольнуло сердце: какая чистая наивность. Лили еще верила в безобидные тайны, в торжество добра и счастливую жизнь до скончания века. Я не собиралась выводить ее из сладких заблуждений. Маленькие девочки должны мечтать.
— Ну, иди, на автобус опоздаешь. — Я подхватила корзину с бельем, чмокнула дочь в подставленную щеку. — И не забудь: после школы сразу в «Эдем».
Лили хихикнула:
— Чепуха какая-то. — И неумело попыталась меня передразнить: — «После школы сразу в рай, Лили!» И почему это мистер Уивер назвал свою мастерскую «Ателье Эдем»?
— Это я предложила. Давным-давно.
Жизнь тому назад.
— Очень изысканно, — хмыкнула Лили.
— Много ты понимаешь. — Я покачала головой. — Кроме шуток. Сразу в мастерскую. Только не на автобусе, ладно? Выходи на своей обычной остановке и иди пешком.
— За деревьями прятаться? — Лили встала в позу Ангела Чарли. — И следы запутывать, чтоб «хвост» не привести?
— Теперь ты сама делаешь из мухи слона. — Я поджала губы. Ох, не зря ли я все затеяла? — Просто постарайся, чтобы это не выплыло наружу. Поверь мне, Лил, папа не обрадуется, если узнает, что я хочу помочь Максу. Он любит, чтобы я сидела дома, ты же знаешь.
— Знаю. — Лили стянула со стола свой рюкзак, перекинула за спину. — Я умею хранить секреты.
Не ты одна, мелькнуло у меня. Лили, не дожидаясь новых нотаций про соблюдение конспирации, выскочила из кухни. Простучали легкие шаги в холле, хлопнула входная дверь. Мне показалось это символичным — финальный барабан, эхом разнесшийся по гулкому дому. Все, конец.
Но и начало. Потому что, хоть и страшно признаться, у меня возникло ощущение, будто в душе приоткрылась некая дверца. Чуть-чуть, на щелку, но в воздухе повеяло чем-то новым, неожиданным.
Я уняла дрожь. Господи, только бы Сайрус ничего не узнал.
Макс и Елена Уивер спасли меня. Знаю, звучит сентиментально, но я считаю, что так оно и было. Моя мать, печально известная Беверли Энн, умерла, когда мне было четырнадцать лет. Макс и Елена вмешались в нашу жизнь и выдернули меня из водоворота боли и сумятицы.
Бев погибла, когда знойным летним днем наш семейный фургон «поцеловался» с дубом. Согласно полицейской сводке, она потеряла контроль над управлением и съехала с дороги, что и привело к несчастному случаю со смертельным исходом. Но весь Эвертон знал правду: Бев была мертвецки пьяна в два часа пополудни и как раз пыталась выудить закатившуюся под сиденье бутылку джина. А на крутой поворот у городской окраины ей было глубоко плевать.
