Как хорошо-то!

Как оттаявшая под весенним солнцем травиночка, она тянулась к свету, теплу… Живительная волна человеческой доброты и разума целили израненную душу, прорастали неведомым ранее чувством. Фрося испугалась этого трепетного волнения и щемящего взрыва радости. Шошин!.. Она поняла, ощутила его искренность в коротких керетовских встречах…

…Молодая луораветланка из местечка Пятистенное подошла к ней. За широкую фалду белой пыжиковой дошки держал её карапуз в комбинезоне из росомашьей шкурки. Разрумяненный, он моргал тёмными ресничками и плотно прижимался к матери. Она опустилась на нарту рядом с Фросей, легко подхватила сынишку на руки, распахнула дошку, вывалила тяжёлую смуглую грудь и, размяв её, небрежно сунула малышу в рот сочный сосок. Ребёнок обхватил её ручонками и, засопев, жадно зачмокал. Тонкий запах материнского молока смешался с весенним солнечным настоем и захватил, закружил Фросю. Она с нежной завистью смотрела на молодую мать, на её крепенького годовичка, и полнота этого материнского счастья передавалась и ей…

И всё рассеялось, как только она увидела Бочкарёва и Мишку Носова. Они тащили уже захмелевшего Нелькута к яранге. Фрося сразу же поняла, что каюр проговорился о лесоковской встрече и теперь во власти есаула.

…Бочкарёв, наверное, пойдёт на Нижнеколымск. Там награбленное золото, бриллианты… Носова там же удавит, а Нельку пристрелит потом. У него нет другого выхода. Уйдёт на Чукотское побережье. На Аляску, к американцам. Они всё дерьмо принимают… за деньги. Трус, – со злой иронией подумала она, – как перепугался! Жидковат, есаул, ишь как задёргался, даже о своём паршивом войске забыл. Но ничего, от меня ты не уйдёшь, да и Байкалов рядом. С Гаврилой бы ничего не случилось. Жить хочется по-человечески! Я б за Шошиным на край света. Вот он и пришёл конец белой банде! Слава тебе, господи! Отвел ты беду от близких сердцу моему!.. – Она перекрестилась.

Затерявшись среди анюйских эвенов, она следила за есаулом. Анюйцы же, покладистые, довольные удачной торговлей и обменом, разогретые огненной водой, ворковали в сторонке от сутолоки у своих упряжек и, казалось, никого не замечали. Однако Иван Кабанов, мужик хваткий и на глаз острый, заприметив взвинченное состояние Фроси, подошёл к ней. Она подняла на него глаза, и светлая надежда озарила её.

– Слушай, Иван, – она так стремительно ухватилась за него, что Кабанов не успел и рта открыть, – выручай.

– Как скажешь, – вырвалось у опешившего Ивана.

– Софрона Захарова увидишь, передай, чтоб Керетово пуще глаза берёг. Понял?

– Он тебя углядеть желал, с Ефимом керетовским зорничали, теперь ужо погодя будут. Скажу как есть, всё точно. А ты б к нам подошла, поела б чего?

– Не до еды мне, Иван, – она не спускала глаз с есаула. В этот самый момент Бочкарёв наставлял Гаврюху Цапандина.

– А… – Иван со скрытой насмешкой кивнул в сторону Бочкарёва и Цапандина. – Ты, знать, за этими глазуешь?.. Ну-ну, вольному воля. – С его обветренных губ сорвалось крепкое эвенское словцо…

Вочкарев хитрил. Расставшись с Цапандиным, он, чтобы не вызвать подозрений, отправился не по прямому пути нартовой дороги, соединяющей Нижние Кресты с Нижнеколымском, а в объезд, по Пантелеихе через узкую протоку. Фрося поняла его маневр. Как только упряжки есаула скрылись за серповидным выступом пологого левобережья, она подняла свою отдохнувшую упряжку…

Два обросших щетинистыми бородами казака остановили Данилку у Среднего острова. Оба они стояли в кустах тальника по колени в снегу с карабинами на изготовку. Высокий грузный мужик поманил Данилку.

– Подь, малец, подь сюды!

Данилка отрицательно покачал головой, сделал вид, будто бы не понимает, чего от него хотят.

– Ишь, анчутка, таращица, антихрист его бери, – выругался второй, высокий грузный казак называл его Юха.

– Щас у меня залопочет… Ты, Юха, держи его на мушке, а то утикнёт.

– Куды ему! – отозвался Юха.

Данилка был спокоен. Его нисколько не напугала эта встреча. Удивило, правда, почему это казаки бродят по острову среди тальниковых зарослей по пояс в снегу на полпути от Нижних Крестов в то время, когда там идет Ысыах. Да и само поведение белогвардейцев вызывало опасение. Данилка стоял у вожака, поглаживая собаку по голове, и ждал, когда подойдёт казак, так похожий на выкорчеванный из замшелого болота гнилой пень. Набежавший ветерок донёс посторонние голоса из-за острова.

…Не за куропатками промышляют, – подумал Данилка. – Наших везут в Кресты.

Подошёл казак, оглядел нарту, приподнял ее за баран и, ухмыляясь, сказал:

– Хороша!.. Пушинка…

Под подстилкой из оленьих шкур лежал винчестер. Рука Данилки опустилась на рукоять якутского ножа у пояса. Холодная бледность выступила на широких крутых скулах. Он готов был броситься на вооружённого бандита, который, не обращая внимания на его состояние, схватил мешок с кормовой рыбой и высыпал содержимое на снег.

– Песец есть? – требовательно уставился на Данилку.

Данилка молчал.

– Чаво с ним вожжаешься! – крикнул нетерпеливо из кустов Юха. – Тащи сюды!

– Давай ходи… – подтолкнул казак Данилку, показывая, что надо перейти на противоположную сторону острова. Сам же плюхнулся в нарты и заорал, размахивая рукой, как корявой палкой: – А ну пошли, паршивые коняги!

Упряжка не двинулась. Вожак сел на задние лапы и завыл. Протяжно и тоскливо голос вожака подхватили все ездовики. Тревожно, предвещая надвигающуюся беду, отозвались скулежом собаки с противоположной стороны острова.

Данилка жестом указал казаку, чтобы тот встал, а сам подал собакам условный знак и, подтолкнув нарты, прыгнул в них. Казак уселся позади.

Пока объезжали крутоносую косу острова, Юха уже стоял на нартовом следу и поджидал. За поворотом Данилка увидал и сразу узнал упряжку стадухинского рыбака Тихона Пушкарёва. Тихон и рыбак с Еломенской заимки Егор Аммосов лежали связанными у нарт на снегу. Опухшие, потемневшие лица, обмороженные руки, разорванные кухлянки… ноги перехвачены тонкими ремнями из оленьей кожи.

– Всех порешим! – Бандит встал с нарт и подошёл к Юхе. – Антихристы…

– Дитё сгубить? – недовольно отозвался Юха. – Грех!

–  Грех, Юха, будеть, ежели живыми оставим. Сотник сказывал, что изничтожать их надыть. В шкурах ходють! – И, выхватив из-за голенища валеного сапога нагайку, он принялся остервенело полосовать Данилку, приговаривая: – Бей, Юха, полосуй!

– Дурень! – налетел на рассвирепевшего земляка Юха, оттолкнув с такой силой, что тот не удержался на ногах. – Мальца-то за что?!

– Уйди, Юха, – скрежетал зубами казак, поднимаясь, – не встревай! Не то!.. – И он ожесточённо передернул затвором карабина. – Пригвоздю как последнюю…

Договорить не успел: Юха так двинул его по уху, что он, грохнувшись о корявый береговой наст, замер, шевеля кровоточащими губами, изумлённо прошептал:

– Земеля?..

Потом вдруг разом вскочил, надломился и, осаживаясь назад, дернулся. Шипящая смертоносная вспышка вырвалась из ствола его карабина, ударилась в Юху и погасла. Юха беззвучно распахнул в стороны руки и дровяной вязанкой рухнул на лёд.

Звериная ненависть клокотала в убийце. Он подскочил к бездыханному телу и стал яростно колотить по нему ногами. Передёрнул затвор, повернулся к Данилке, но вскинуть карабин не успел. Данилка дважды нажал на спусковой крючок своего винчестера…

Трупы уложили на подготовленное казаками место, наспех присыпали подсохшим снегом. Вышли из тальника. Тихон и Егор передвигались с трудом. Данилка помог им спуститься к упряжкам, запихнул непослушные скрюченные пальцы в рукава кухлянок.

– Совсем жить не думал… – медленно проговорил Тихон. – Глаза у тебя, Данила, цепкие.

– Рука крепкая – каюр добрый… – похвалил Данилку Егор.

– В Нижний не ходи, – посоветовал Тихон. – На Анюйск иди. По Лесоковке большой отряд идёт. Банду бить будем. С Иннокентием Батюшкиным и братьями Куриловыми со Стадухина двинем. Красным отрядникам путь покажешь. Завтра у Шошина в Керетове будем.

– Больно? – Данилка осторожно притронулся к плечу Егора.

– Переболит…

– А вы Фросю не встречали?

– В Нижний прошли две нарты, однако, на атаманшу несхожи…

Данилка помог Тихону и Егору разогнать нарты. Подмёрзлые полозья очистились, и застоявшиеся собаки подхватили. Вскоре рыбаки скрылись за крутым поворотом Стадухинской протоки.

Стараясь быть менее заметным, Седалищев время от времени обходил ярмарку, приглядывая за ревкомовцами. Улучив момент, когда ревкомовцы остались одни, он поманил керетовского рыбака Котельникова, приказно шепнул ему:

– Пора…

– Да, да… – закивал головой рыбак и направился к Шошину, опасливо озираясь.

Седалищев был доволен. Он видел, как приветливо встретили торговые люди его посыльного, как просто и уважительно распрощались. Даже ему, служаке из тюремной охранки, повидавшему на своём веку многое, а это многое складывалось из замученных в тёмных казематах якутского острога людей, они нравились. Завидовал он их молодости, силе.

– Что ещё нужно? – спросил Иван Шкулёв Шошина.

– На вечеринку приглашает.

– Это затея, Гавриил.

– Говорит, у дочери день рождения.

– Не ходите, – мрачнея, предупредил Шкулёв.

– Отказать неловко.

– Котельников с Цапандиным